Пятно. Анна Пестерева

это все потеряли?

      Что на тебя нашло, черт возьми? Мы не разговариваем – это наша фишка. Я даже не смогла написать тебе прощальное письмо. О котором ты никогда не узнаешь, потому что я тебе не расскажу. Видишь, Витя? Мы не раз-го-ва-ри-ва-ем! Эти мысли я тоже оставлю при себе, потому что собираюсь промолчать и на этот раз.

      – А мне больше не хочется прятаться. – Витя не собирается останавливаться. – Мне тридцать шесть. Я хочу разобраться, что происходит. То, что мы расстались, было ошибкой?

      Да что же ты творишь?

      – А, так у тебя кризис? Конечно, давай поговорим. Почему бы нет, раз у тебя проблемы.

      Витя как будто не слышит ядовитый, саркастический тон, которым я пронизываю каждое слово.

      – Что сейчас между нами происходит? Ну глобально. Мы друг другу кто?

      – Ты почему со мной вопросами разговариваешь? Что с тобой произошло?

      – Хорошо, давай не вопросами. Я вижу, ты сама не своя.

      – Да, конечно. Я только что вернулась хрен пойми откуда.

      – Я знаю. Ты думаешь, на меня это никак не повлияло? Я не знаю, что ты пережила. Уверен, это было страшно. Я тоже много думал.

      – Ах, он думал. Зашибись. Думал он, пока я там подыхала.

      – Я с тобой поговорить пытаюсь. Типа, вот я здесь. Привет!

      – Почему нельзя просто есть эти чертовы котлеты? Я для тебя готовила, знаю, ты их любишь.

      – Спасибо.

      – Да на здоровье! Ну что ты за человек, зачем разговаривать? Ты чего пытаешься добиться, я не пойму.

      – Я серьезно. Мне можно доверять.

      – Тебе? Правда? Это после больницы ты мне помог?

      Вижу, как меняется его лицо. Да-да, если уж мы трогаем запретные темы, то давай не останавливаться на полпути. Ты думал, я позволю тебе выглядеть тут благородно? Черта с два, мы слишком хорошо знакомы, чтобы ты передо мной кого-то играл. Когда я загремела в больницу, ты приперся ко мне только на третий день с конфетами и жалким видом. Где ты был до этого, почему отвечал на звонки урывками по три-пять слов? Говорил, что работаешь по двенадцать часов и не успеваешь привезти мне вещи в приемные часы с семнадцати до девятнадцати. А отпроситься? Ты был с ней, да? Потом оправдывался, что не понял, как это важно, ты же не разбираешься в женском здоровье. А что тут разбираться, я в больнице, дебил. Если человек в больнице, значит, это серьезно. Кто добровольно туда ляжет?

      – Опять ты об одном и том же.

      – Это такая ерунда, действительно.

      – Да, точно. Как и твоя амнезия.

      – Что ты сказал?

      Все, что от тебя требовалось, – сделать вид, что все хорошо. Разве это так сложно? Вся та злость, которая ежилась в горле, опала. Теперь с той же силой, что готова была ругаться и кричать, я хочу расплакаться.

      – О нет. Послушай, я случайно…

      – Нет, ты скажи, что имеешь в виду.

      – Ну, это все звучит неубедительно. Как только Катя тебе верит?

      – А она верит?!

      – Вроде да. Ты же знаешь ее, она… – он рисует вилкой в воздухе загогулину, – наивная.

      Витю я уже теряла, а Катю еще ни разу.