Экспансия на позавчера. Алексей Небоходов

Щупальца прошлись по её коже, оставляя холодный, влажный след, словно оставляя невидимые знаки владения. Они двигались неторопливо, методично, изучающе, проявляя не инстинкт, а разум, извращённый, бесчеловечный, чуждый всему живому.

      Отростки скользнули ниже, лаская внутреннюю сторону её бёдер, дразняще приближаясь к её центру, но не спеша, не спускаясь в хаос слепой жестокости, а соблюдая ритуал, чьи правила знали только они. Они не просто овладевали – они исследовали, они наслаждались тем, что властвовали, и власть эта была бесконечной, неоспоримой.

      Одно из щупалец приподнялось, скользнув по её животу, а затем обманчиво мягко проникло внутрь. Сеть дрогнула, словно отзываясь на это, будто часть единого механизма, часть ритуала, которому не было конца.

      Анна содрогнулась, но звук её дыхания утонул в тишине, наполненной лишь шелестом движений пауков, их влажным, скользящим шёпотом, в котором не было слов, но было понимание – это было не нападение, не охота. Это было нечто большее.

      Пауки знали, что делают. И им это нравилось.

      Её тело сотрясала экстазная дрожь – приятная, тёплая, разливающаяся откуда-то из глубины, пробегающая волнами по позвоночнику, растекающаяся в конечностях, оставляя после себя странное ощущение лёгкости, покоя и утраты контроля.

      Судороги накатывали ритмично, не разрывая, а погружая в нечто, что сложно было назвать страданием. Это было ощущение предела, грани, за которой тело больше не принадлежало ей самой. Дыхание сбивалось, но не от ужаса, а от чего-то другого, более сложного, неизведанного.

      Сеть продолжала пульсировать, подстраиваясь, следуя за её движениями, сжимаясь в такт дрожи, будто впитывая её состояние, прислушиваясь. Воздух вокруг становился ещё плотнее, ещё гуще, пропитывался чем-то липким, вязким, невидимым.

      Пауки по-прежнему не спешили. Их тонкие, гибкие конечности шевелились неспешно, будто отслеживая ход происходящего, внимая каждому её движению, изучая, но не вмешиваясь. Их безглазые лица оставались пустыми, но за этой пустотой чувствовался расчёт, терпеливое ожидание, сознание, подчинённое неведомым законам, которым она не могла дать названия.

      Анна дёрнулась, но это движение уже не было попыткой вырваться. Оно не имело смысла. Тело не подчинялось привычным правилам, оно существовало в новых границах, чужих, размытых, непостижимых.

      Она не знала, что именно с ней сейчас происходило, но всё её существо подсказывало, что возвращения больше не будет.

      Из горла Анны вырвался крик – протяжный, рвущийся, наполненный чем-то, что не поддавалось определению. Это был не просто звук боли или страха, не просто реакция тела на происходящее, а нечто большее – столкновение с гранью, пересечение предела, за которым не существовало различий между страданием и наслаждением. Адская боль смешивалась с таким же невыносимым экстазом, сплетаясь в единое ощущение, которое разрывалось внутри, разливалось по нервам, сотрясало мышцы.