Экспансия на позавчера. Алексей Небоходов

таким, каким был всегда.

      Гюнтер попытался отступить, но в следующий миг один из пауков сделал резкий выпад, и пространство перед ним вздрогнуло, будто воздух разорвался, обнажая скрытый механизм реальности. Из разрыва рванулся импульс сети – не обычной, не вязкой, не клейкой, а живой, состоящей из дрожащих, переливающихся нитей. Она не наматывалась, не окутывала – она сжималась, проникая сквозь ткань одежды, сквозь кожу, будто становилась её частью.

      Гюнтер рванулся, пытаясь разорвать путы, но они затянулись сильнее, вдавливаясь в его тело. Паутина стягивала его с безупречной, неумолимой точностью, подчиняясь не физическим законам, а какому-то чуждому, непостижимому принципу. Одежда трещала, рвалась на куски, обнажая кожу, на которой уже проступали тёмные линии – не раны, не кровоподтёки, а что-то, похожее на трещины в стекле.

      Его дёрнуло в воздухе, как если бы нити не только сжимали, но и вытягивали его из реальности, нарушая саму его целостность. Он закричал, но звук тут же поглотила вязкая паутина. Кричал ли он на самом деле? Или пауки уже заглушили его голос ещё до того, как он вырвался?

      Щупальца выскользнули из складок хитина, извиваясь, как бесцветные черви, и потянулись к его лицу. Они не касались кожи, не искали точку опоры – они шли прямо к цели, ведомые чем-то, что не нуждалось в зрении.

      Гюнтер мотнул головой, но отростки уже скользили по его щекам, по губам, по подбородку. Они обволакивали его голову, прилипали, врастали, а затем одним резким движением врывались внутрь.

      Плоть содрогнулась. Гюнтер выгнулся, и всё его тело задёргалось в конвульсиях.

      Сначала это было сопротивление – рефлекторное, инстинктивное, но затем движения изменились. Они стали упорядоченными. Лишёнными хаоса. Чужими.

      Руки взметнулись, пальцы исказились, будто внутри что-то перестраивалось. Спина выгнулась под неестественным углом, а затем он резко выпрямился и застыл.

      Он больше не дёргался, стоял неподвижно, но уже не был собой, лишь пустым каркасом, медленно растворяющимся в чуждой реальности. Сеть, ещё мгновение назад стягивавшая его тело, теряла плотность, становясь полупрозрачной, и сквозь её зыбкие нити уже можно было различить, как изнутри что-то менялось, исчезало, разрушалось. Гюнтер оставался здесь, но уже не как человек, а как оболочка, форма без содержания, в которой не осталось ни дыхания, ни жизни, ни мысли. Пауки не просто убивали – они вытягивали саму суть, стирая существование. И когда сеть окончательно растворилась, тело схлопнулось, оседая внутрь, точно утраченная структура реальности, оставляя после себя лишь высушенную кожаную плёнку, тонкую, как пергамент, безжизненную, готовую рассыпаться от малейшего движения воздуха. Она треснула – и развеялась.

      Один из пауков метнулся вперёд: его конечности вытянулись, и острые, как лезвия, отростки в одно движение разорвали ткань, разметав её клочьями. Одежда осыпалась, точно ненужная оболочка, обнажая её идеальное тело, лишённое защиты, уязвимое перед касанием чужих щупалец.

      Анна