И время, и сны. Роман Владимирович Арефкин

спокойного сна на абсолютно недосягаемый уровень. Кроме того, сны, проскальзывающие в закоулки забвения, не являли собой ничего

      умиротворяющего. Музыкант то и дело возвращался в свою квартиру, глядел на

      чехол для скрипки, пытался его открыть, тут же вспоминая, что ключ

      безнадёжно потерян. Иногда, по воле некоего чуда, ключ обнаруживался, и

      Гайгер открывал замок, но футляр был пуст.

      Чтобы это могло значить?

      Оставаясь в тёмной каюте, музыкант придавался размышлениям, что

      лишь ещё сильнее запутывало его. В какой-то момент, не без должной тревоги, он осознал, что почему-то не помнит, кто конкретно был в оркестре, с которым

      он выступал, да и сами выступления ускользали из его памяти, как только он

      пытался нащупать детали. Скрипач, не без удивления, обнаруживал, что все его

      воспоминания уподоблялись замкам из песка: стройные и понятные, они

      неизбежно разрушались и просыпались сквозь пальцы всякий раз, как только он

      пытался поближе поднести их к глазам, исследовать, понять.

      В конце концов музыкант решил оставить это дело. Рассказ отца

      Фландрия, к которому Гайгер относился с разумным скепсисом, наводил на

      интересные мысли.

      Получается, думал Гайгер, те старцы приняли учение, раз повторили

      основную молитву и согласились с наставлениями Фландрия. Святой отец, и это

      было очевидно, испытывал немалую гордость за своё «паломничество» на тот

      остров. С другой стороны, при более критическом рассмотрении истории

      выходило, что Фландрий изначально рассматривал свой визит к отшельникам

      не как жест доброй воли, а скорее как крестовый поход, ведь он принёс с собой

      не только Библию, но и оружие.

      Совсем как его предшественники по вере, которые вторгались в чужие

      культуры, огнём и мечом насаждая религию и новый уклад. Наверное, любой

      человек при схожих обстоятельствах, высаживаясь на незнакомый берег, позаботился бы о своей безопасности, однако трудно было представить

      подлинные мотивы священника в те дни. Кроме того, и это немаловажно, сама

      история относительно случившегося на острове была сложена самим

      Фландрием, никаких иных свидетелей рассказанному нет.

      Пока Гайгер размышлял над захватившим его повествованием, сам святой

      отец уже успел начудить на палубе, и по распоряжению капитана кто-то

      сопровождал Фландрия обратно в его каюту. Это лишь означало, что тишины и

      спокойствия ждать не приходится. Священника буквально внесли в каюту

      штурман и Куто. Фландрий вяло сопротивлялся, что-то бормотал и угрожал

      наложением епитимьи, вызывая у Куто озорной смех.

      – Боже правый, святой отец, – говорил мужчина, – не для того вам клиром

      дарована власть, дабы грозиться ею людям, чьи намерения благие…

      Гайгер лишний раз отметил, что его спутник использует любую возможность

      высмеять кого бы то ни было,