Лети, светлячок. Кристин Ханна

дня не настигнет их. Джонни знал, как тяжело она переживает собственную грубость по отношению к Кейт до того, как та заболела.

      Впрочем, сейчас все они смотрели на Джонни с одинаковой мольбой. Они ждали, что отец заново сложит из осколков их разбитый мир и облегчит невообразимую боль.

      Вот только сердцем и душой его семьи была Кейт. Это она, подобно клею, собирала их воедино, это она знала правильные слова. А он – что бы он ни сказал, все будет неправдой. Разве способны его слова помочь? Разве способны починить хоть что-нибудь? И как время, проведенное без Кейт, их излечит?

      Мара вдруг вскочила. Сколько же в ней изящества, неведомого большинству девушек! Даже в горе она смотрелась изысканной и утонченной: черное платье, бледная, кожа почти прозрачная. Джонни слышал, как дочь прерывисто дышит, как тяжело ей вдыхать этот новый воздух.

      – Я уложу мальчишек, – сказала она и потянулась к Лукасу: – Пошли, спиногрызик, почитаю тебе.

      – Тоже мне утешение. Да, пап? – мрачно бросил Уиллз.

      На лице восьмилетки появилось новое, печально-взрослое выражение.

      – Все уладится, – проговорил Джонни. От собственной фальши ему сделалось тошно.

      – Честно? – спросил Уиллз. – А как?

      – Да, папа, как? – подхватил и Лукас.

      Джонни взглянул на Мару, спокойную и бледную, словно высеченную изо льда.

      – Поспите – и полегчает, – отрешенно произнесла она, и Джонни проникся трусливой признательностью к ней. Он знал, что проигрывает, что не прав – это он должен помогать, а не ему, однако чувствовал себя опустошенным.

      Пустым.

      Завтра ему станет лучше. И он постарается.

      Но на лицах детей он видел грустное разочарование и понимал, что это ложь.

      Прости, Кейти.

      – Спокойной ночи, – сдавленно проговорил он.

      – Папа, я тебя люблю, – сказал Лукас.

      Джонни медленно опустился на колени и раскинул в стороны руки. Сыновья бросились к нему в объятия, Джонни крепко прижал их к себе.

      – И я вас люблю.

      Поверх их голов он смотрел на Мару. Высокая и стройная, та не двинулась с места.

      – Мара?

      – Уймись, – мягко сказала она.

      – Мы маме обещали, что будем сильными. Все вместе.

      – Ага, – нижняя губа у нее едва заметно подрагивала, – знаю.

      – У нас получится. – Он и сам слышал неуверенность в собственном голосе.

      – Разумеется, – вздохнула Мара и, повернувшись к братьям скомандовала: – Вперед, ложимся спать.

      Джонни знал, что должен остаться, должен поддержать Мару, но слов не находил. Вместо этого он трусливо ретировался, вышел из комнаты и прикрыл дверь. Он спустился вниз и, не обращая ни на кого внимания, взял в коридоре пальто и вышел на улицу. Наступила настоящая ночь, но звезды скрылись под толстой пеленой туч. Свежий ветер трепал деревья у него на участке, и ветки в юбках листвы колыхались в танце. С веток свисали веревки с привязанными к ним банками-светильниками. В светильниках, полных темных камней, горели