Вертикаль. Место встречи изменить нельзя. Станислав Говорухин

на заднем сиденье – вылезают оттуда на карачках, долго разминают затекшие члены. Удобная, ничего не скажешь, машина.

      Абрау-Дюрсо. Подъехали к пляжу, надо окунуться, жара сумасшедшая. У пивного ларька под железной раскаленной крышей – очередь. Мужиков двадцать с банками, бидонами. Алкоголь с одиннадцати, им еще париться на жаре минут тридцать.

      Проклятое время! Сколько замечательного советского народа перемерло в этих очередях у винного отдела в магазине, так и не дождавшись одиннадцати! К слову сказать, винные отделы тогда называли в народе очагами сопротивления.

      Разделся, полез в море. Вода теплая до отвращения, а народу-у… Вспомнил одесский анекдот:

      – Хаим, ты что не купаешься?

      – Да пока не жарко, а писать я не хочу.

      Пробрался наконец между телами, выплыл на чистую воду. Впереди плывет какой-то мужик. Далеко плывем, уже за буйки зашли. Навстречу нам из солнечного марева появляется еще один пловец. Издалека плывет, из Турции, что ли? Вот оба мужика поравнялись. Тот, который из Турции, спрашивает:

      – Который час?

      – Около одиннадцати…

      – Куда же ты плывешь?

      – Ой, я и забыл! – мужик развернулся, и оба, торопясь, поплыли к берегу.

      Вот такая тогда дурацкая была у нас (алкоголиков) житуха.

      Года два назад вынужден был поехать в Америку. После долгого перерыва. Не люблю эту страну, и «демократию ихнюю» не люблю. Долгое сосуществование двух миров дало свои результаты. Мы у них переняли самое плохое (Солженицын пишет: «Открыли «железный занавес», и оттуда хлынула к нам одна навозная жижа»), и они переняли у нас самое плохое.

      Живу в Нью-Йорке в отвратительном отеле. Курить нельзя, даже в номере. Окна не открываются, кондиционер терпеть не могу. Промучился всю ночь, спускаюсь в бар. Время – без пяти одиннадцать. Говорю бармену-негру:

      – Плесни чего-нибудь!

      Замахал руками, замотал головой:

      – Нет, нет, нет! Только после одиннадцати…

      Великая княгиня

      Как-то едем мы с Зурабом Чавчавадзе мимо «Президент-отеля».

      – Давай к Леониде зайдем, – говорит он.

      – С ума сошел, час ночи!

      – Ты что, не знаешь Леониду Георгиевну?

      Когда мы позвонили, Леонида Георгиевна ложилась спать.

      И вот мы, два нетрезвых дурака, ввалились среди ночи к великой княгине. Пили чай, добавили по рюмочке, рассказывали анекдоты, порой довольно рискованные, она хохотала, сама вспомнила что-то смешное; накурились до одури, уходили, как из газовой камеры. Она расцеловала нас на прощание, а потом, наверное, надев шубу, всю ночь проветривала гостиничный номер.

      Я смотрел на нее – ни капли усталости на лице. А было ей тогда далеко за семьдесят.

      Грузинская княжна Леонида, из знатного грузинского рода Багратионов, вышла замуж в эмиграции за великого князя Владимира Кирилловича, прямого наследника русского престола. Вошел я в эту семью по рекомендации того же Зураба Чавчавадзе; он был доверенным лицом царской семьи. Жили они в самом центре Парижа, на rue Rivolie.

      Помню, в первый раз подхожу