Успеть сказать до тридцати. Стефания Данилова

держу я себя в руках,

      боль, ты, огонь – члены моей семьи.

      Мой двадцать первый год – это Божий смех.

      Держал и не выдержал, выбежал. Скрип колёс.

      Очередной шаг к Цели, паденье вверх.

      Там, говорят, больше не надо слёз.

      «Мне не резон входить с тобой в резонанс…»

      Мне не резон входить с тобой в резонанс:

      не выдержит это акустика лучших залов.

      Все, что не убивает, делает нас из нас,

      это больно, но честно,

      как время мне показало.

      «Привыкни к ней, как будто к Петербургу…»

      Привыкни к ней, как будто к Петербургу

      приехавший откуда-то извне.

      И, насыпая смуглый кофе в турку,

      готовь его, пожалуйста, о ней.

      Она хотела здесь ложиться в дурку

      и там сходить с ума до бесконе…

      Ее давно по имени не звали.

      Ее давно никто не ждал назад.

      Она молчала, и крепчала наледь

      в усталых и негреющих глазах.

      Ее давно смеющейся не знали.

      Привыкли, что витает в небесах.

      Привыкни к ней, как будто бы к жилищу,

      завещанному добрым кем-нибудь.

      Ее уже давно никто не ищет,

      не выбирает, словно верный путь.

      Но вырастут цветы на пепелище,

      когда решишь ей Слово протянуть.

      Ее давно не видели счастливой.

      Воистину счастливой, а не так –

      «Привет. Дела нормально. Только ливень,

      Нет, не приду. Прости. Я занята».

      Кто послабей, тот топится в заливе.

      Она сильней. Поэтому – не та.

      Привыкни, что вокруг нее – то зависть,

      то чье-то беспощадное вранье…

      Она с тобою рядом оказалась

      не просто так. Но рядом – не вдвоём.

      Пока я этой женщиной являюсь,

      Я очень беспокоюсь за нее.

      Ameno

      Говорят, залпом пей до дна и достигнешь неба.

      Всех поймешь и возлюбишь братьями или сёстрами.

      Это чистая правда, все мы с одной планеты.

      И ничьи слова не будут казаться острыми.

      Было бы легче, если бы я пьянела.

      И была бы душа закрытой, а не развёрстою.

      Ameno, dori me, ameno, значит, бог с тобой.

      Я сжимаю в руке бокал с дождевой водою.

      Говорит о своей трагедии каждый выпивший.

      Каждый из них – один. Раньше было – двое.

      Каждый второй смеется над первым выбывшим.

      Я здесь третья, служу им немым конвоем.

      Будто я доктор и панацею выпишу.

      Ameno, dori me, ameno, значит, выдержу.

      Говорят, помогай другим – и себе поможешь.

      Я пустею от каждой исповеди рассказанной.

      Всё болит, и мне кажется, дальше – больше.

      На моём окне истории их размазаны.

      Я хочу им помочь хоть как-то, но эта боль же

      по наследству передаётся от Карамазовых.

      Ameno, dori me, ameno петь романсово.

      Но какой по счёту бокал ни опустошаю,

      мир вокруг меня не теряет в качестве.

      Все считают, что я разумная и большая.

      Говорят