Всё зло земное. Дарина Александровна Стрельченко

пожалуй, – откликнулась Василиса. – Да не знаю как.

      Гнева, помертвев, подалась вперёд:

      – Теперь не знаешь – может, потом поймёшь? Как придёшь в себя, как силы появятся?

      Лягушка засмеялась хрипло:

      – Сил у меня и вправду нет. Батюшка ко мне недавно являлся, сонных чар наложил. Да и болото силы тянуло. Я бы сама рада в Тень вернуться да спросить у батюшки: за что меня наказал? – Глаза у лягушки сверкнули; показалось на миг, что тёмная девица поднялась в светёлке, разлетелись по углам тени.

      – Вот только рано мне туда возвращаться. Такой, какая сейчас, батюшка меня вмиг обратно в болото спрячет. – Лягушка сникла, снова стало светло, тихо вокруг. – Да и не знаю как. Не знаю.

      – И я не знаю, – глухо отозвалась Гнева, глядя в туман за окном. – Всё перепробовала, что могла. Край-Болото последней надеждой было.

      – Про него-то ты как узнала? Или тут на торжках про границу Тени с Солонью лясы точат[67]?

      – Сказку прочла в Тенеслове, в царской книжнице, – так же глухо объяснила Гнева. Чудилось, будто жизнь из неё выпили. Последними крохами, последними искрами жила – надеждой, что Иван привезёт лягушку, а та научит, подскажет. Лягушка же – сама жалкая, слабая и дремотная, – тем только и была хороша, что шло от неё тихое дыхание Тени, баюкающее, родное.

      Гнева закрыла глаза.

      – Гнева, – услышала как из далёкой дали. – Ты колдунья? Верно я поняла?

      – Верно…

      – Помоги мне, Гнева. Напусти тумана, укрой от батюшкиного взора…

      – И так тебя тут никто не найдёт, – тяжело ответила Гнева. – Я, как царицей стала, весь дворец да посад чарами опутала. Плохо в Солони ведьмам, приходится прятаться. А всё равно слухи ползут… – Гнева махнула рукой, криво улыбнулась: – А колдовать-то хочется, руки без этого жжёт. Но пока мы во дворце, никому до нас не добраться, ворожбы не заметить: ни волхвам здешним… ни батюшке твоему. Будь иначе, так, может, и забрал бы меня, если б хватился.

      – Я ведь и сама в Тень вернуться хочу, – тихо квакнула лягушка. – Только если сейчас меня батюшка найдёт – вдруг обратно посадит? Не хочу… Не хочу в болото!.. – Раздулась лягушка, выкатила глаза, задышала часто. Жалкая, уродливая. – Поможешь мне тут, при тебе задержаться, окрепнуть – и я тебе помогу, коли узна́ю, как домой попасть.

      Гнева предложила хмуро:

      – Коли ты чувствуешь, что батюшка тебя ищет, коли слышишь его – спроси, как мне вернуться!

      – Он меня слышит, не я его, – ответила Василиса. Хрустнул в печи уголь, разломилась ветка. Красный всполох блеснул в лягушачьих глазах. – А я чую только, что зол он… что испуган, растерян… что печалится обо мне.

      Прогорела ветка. Василиса и Гнева глядели в огонь, каждой корзились[68] знакомые тропы, заветные уголки. Гнева видела рыбацкий город на берегу Дверь-Моря – там, где рыбаки души заложных покойников[69] сетями вытаскивают. Василисе чудился просторный дворец в Темень-Горах; глядела она, как Ночь-Река зажигает огни на башнях, как выходят батюшка с матушкой

67

Точи́ть ля́сы (перен.) – пустословить, сплетничать.

68

Ко́рзиться – мерещиться.

69

Зало́жные поко́йники – мертвецы, которые погибли «нечистой» смертью: убитые или самоубийцы.