Всё зло земное. Дарина Александровна Стрельченко

ступает теперь неслышно, нигде его не видать, если только в тень от лучины не шагнёт, а сам глянет…

      – А сам глянет – и конец тебе придёт, Маланья-стряпуха!

      – И тебе придёт, и ему, и царю-батюшке, потому как озлобился старший сын в чёрных лесах, сердце ему колдунья лесная закаменила!

      – Колдунья? Жар-птица она, говорят, не то волчиха.

      – Ишь! Будет у царя невестка-волчица, куда как хорошо царству!

      – Царству-то ладно. Ты о Ванюшке подумай – каково с волчицей-то, а?

      Иван пробрался к печи, налил тёплого молока в плошку, достал из короба сухую краюху. Сел у тёплого белёного бока, поел. Прошёл обратно меж дворни, зашагал к царским покоям.

* * *

      А в то время как Иван завернул к спящим переходам у батюшкиной опочивальни, Гнева вздохнула у дверей в его светёлку да и вошла внутрь. Всё здесь хранило память о Яроми́ле, прежней царице, накрепко засевшей у Милонега в сердце. Светло было, и тихо, и ласково, но всякий раз, проходя мимо, думала Гнева, что словно по льду ступает. Поднималась чёрная скорбь в сердце, тяжкая вина. Никуда было от них не деться во всех Озёрах-Чащобах, но здесь, у горницы Яромилы, хлеще, злей становились, совсем бывало невмоготу…

      Вот только в этот раз иначе было. Тишина стелилась по брёвнам, а из углов шелестел ветер, и прохладная тьма шла от те́льца, лежавшего у печи. Гнева подошла, склонилась… Лягушка открыла глаз – чёрный, выпуклый, что ягода ежевики. И жарче, чем на болоте, захлестнуло волной, сжало сердце: оттуда! Из Тени!

      – Ты из Тени, – хрипло, через силу молвила Гнева. И вырвалось отчаянно: – Ты из Тени явилась, лягушка! Как? Я тоже хочу! Забери меня!

      Лягушка подпрыгнула, в глазах заплескалась муть. Квакнула:

      – Ты кто? Ты как про Тень проведала? Тебя Кощей подослал?

      Гнева хотела было ответить, да не успела: лягушка подскочила к окну, ударила головой в слюдяное стекло, норовя разбить да выпрыгнуть.

      – Стой! Замёрзнешь в снегу! Не от Кощея я! Выслушай! – взмолилась Гнева.

      Лягушка замерла. Гнева протянула к ней руки. Дрожащими пальцами принялась перебирать в воздухе, будто ткала:

      – Выслушай! Не вру я… Знаю я Кощея… – Слёзы навернулись: столько лет имени этого вслух не произносила. – Но не от него я пришла… Лягушка! Я век назад из Тени сюда попала. Плохо мне здесь! Одна я! Век ищу, как домой добраться. Что только не пробовала. Узнала, что на болоте ключ. Но ничего я там не сыскала! Кроме тебя!

      Лягушка затаилась в тени, слушая. Гнева опустилась на лавку, обхватила себя руками. С болью договорила:

      – От тебя Тенью веет. Я… Ивана заставила тебя привезти…

      Лягушка перепрыгнула с окна на лавку. Вгляделась в Гневу. Мрачно, низко произнесла:

      – Тенью, говоришь, веет? Оттого от меня Тенью веет, что я Кощеева дочь. А ты кто?

      – Кощеева… дочь… – прошептала Гнева. Ахнула.

      Вспомнила сад в Темень-Горах, Го́рин смех, Зла́тины песни. Прижала ладонь к губам. Занесла руку – до того хотелось хоть так, хоть сквозь лягушачью кожу до дома дотронуться. Опомнилась, сжала кулак.

      Лягушка качнула головой. Повторила:

      – А