Грязные игры. Часть вторая. Мятеж полосатых. Вячеслав Юрьевич Сухнев

не писать. Читать их некогда. Все свободны, кроме Крохмалева и Толмачева.

      Полковник с усмешкой запустил по столу пепельницу.

      – Травись, Николай Андреевич… А то разговор долгий.

      2

       Седлецкий подписал экзаменационную ведомость и отдал старосте группы, таджику Озадову, который ждал конца зачетов.

      – А друг ваш драгоценный… Макартумян! – спохватился Седлецкий. – Он думает сдавать зачет?

      – Конечно, думает, Алексей Дмитриевич, да, – покивал Озадов. – Родственника хоронит. У него родственники в Карабахе.

      Седлецкий посмотрел в окно, на институтский дворик. На клумбе проступали багровые ростки пионов. Вспомнил шаонские розы.

      – Появится Макартумян, – строго сказал он, – пусть найдет меня немедленно. Постараюсь быть снисходительным, учитывая обстоятельства. Но зачет он должен сдать. Еще неизвестно, как сложится вся сессия. На каникулы домой поедете, Озадов?

      – Домой, да. В Ходжент. В Ленинабад.

      – Хороший город. – Седлецкий перешел на фарси. – У меня там товарищ. Если не трудно, зайдите, передайте большой привет.

      – Не трудно, – вновь покивал Озадов крупной круглой головой. Передам, Алексей Дмитриевич. Говорите адрес, пожалуйста.

      – Успеется, – отмахнулся Седлецкий. – Потом поговорим, ближе к отъезду. Кстати, Озадов, это будут последние ваши каникулы. Через год вы вольная птица. Не думали о будущей работе?

      – Думал, да. Дядя обещает устроить в наше посольство в Москве.

      – Послом? – усмехнулся Седлецкий.

      – Пока нет, – не принял шутки Озадов. – Молодой я. Буду помощником торгового представителя.

      – Важная карьера, – буркнул Седлецкий по-русски. – Стоило ли для этого учиться в нашем институте?

      Озадов лишь виновато пожал покатыми борцовскими плечами. Седлецкому нравился этот плотный крепыш – собранный, дисциплинированный, не по возрасту серьезный. Учился он хорошо, хоть на первых курсах были у него сложности с русской грамматикой. И чтобы покончить со сложностями, Озадов дважды переписал сборник чеховских рассказов. О чем и узнала институтская общественность от неугомонного Макартумяна.

      Второй год Седлецкий приглядывался к Озадову. Чем-то он напоминал Мирзоева, старого боевого товарища по Афгану и по последней операции в Шаоне.

      – Могу предложить более интересную работу, – сказал Седлецкий. – Перспективную, хорошо оплачиваемую… Правда, с разъездами. Но вам, пока молодой, не грех за казенный счет мир посмотреть. Верно?

      Озадов ответить не успел. В аудиторию влетела яркая, словно попугай, Лерочка, секретарша учебной части.

      – Ой, Алексей Дмитриевич! Вас к телефону… Просто оборвали. Срочно, говорят, и немедленно!

      – Так срочно или немедленно? – поднялся Седлецкий. – Велик могучим русский языка… Правда, Лерочка?

      Оказалось, и срочно, и немедленно. Через пять минут он уже выводил белую волгу со стоянки перед