Викарий из Векфильда. Перевод Алексея Козлова. Оливер Голдсмит

творчеству, и мои дочки сразу же взялись за украшение их шедеврами собственной кисти. Хотя одно и то же помещение служило нам теперь и гостиной и кухней, и всем остальным, от этого нам порой становилось только теплеена душе. Надо добавить, что наша комната благодаря этому содержалась в образцовом порядке: блюда, тарелки и медные котелки были начищены и натёрты до ослепительного блеска и стояли по полкам сверкающими рядами, так что любо-дорого было взирать на них, а глазу счастливого человека и не нужно более роскошного убранства. В нашем доме было ещё три меньших комнатёнки – в первой располагались мы с женой, во второй, смежной, – жили две наши дочки, в третьей мы поставили кровати для мальчиков. В нашей маленькой, дружной республике, которой я управлял при радостном восторге моих поданных, был установлен вот какой общий, незыблемый порядок: с восходом Солнца все сбирались в общей комнате, где уже в камине полыхалжаркий огонь, который каждое утро разводила служанка. При встрече мы всегда обменивались пылкими приветствиями. После чего (а надо сказать, что я всегда настаивал на том, чтобы близкие родственники соблюдали в общении друг с другом известные формальные приличия, ибо излишняя фамильярность всегда губительна для истинной дружбы), – мы вместе склоняли головы и начинали воздавать хвалу Всевышнему, за дарованный нам ещё один счастливый день жизни. Окончив этот ритуал, я вместе с сыном отправлялся на обычные наши работы, меж тем как жена и дочки принимались стряпать завтрак, за который мы усаживались всегда в один и тот же час. Этой трапезе отводилось не более получаса, обед занимал час; за столом жена и дочки предавались какой-нибудь невинной болтовне, мы же с сыном затевали важные философские диспуты. Вставая с Солнцем, мы заканчивали свои труды с заходом, и возвращались в домашнее лоно, где нас ждал уютный очаг и ласковые взоры. Мы всегда радовались весело потрескивавшим дровам в очаге и бликам огня на потолке. Недостатка в гостях и посетителях у нас никогда не было. Наш болтливый сосед фермер Флембро, а также слепой музыкант с флейтой, не помню, как его зовут, – они оба частенько захаживали к нам отведать нашей фирменной крыжовенной настойки. Мне бы следовало объявить мировой конкурс на название этого чуда, но я справился и сам, обозвав его «Сногсвалический Крыжебруй». Жена свято блюла секрет приготовления этого чудодейственного напитка, который всегда был гордостью нашего дома. Эти простодушные селяне почти все вечера напролёт. каждый на свой лад коротали вместе с нами: один играл на флейте, другой подпевал ему фистулой, услаждая слух слушателей какой-нибудь красивой старинной балладой, вроде «Жестокой Барбары Аллен Килл» или «Последнего „Прости“ Джонни Армстронга». День ознаменовывался тем же, чем и начинался, – неукоснительной, как смерть, молитвой, и тут уж я опять же неукоснительно заставлял младших сыновей тщательно прочитывать предписанную на этот день главу из Писания. Тому, кто читал отчетливей, громче,