Викарий из Векфильда. Перевод Алексея Козлова. Оливер Голдсмит

это имение, к примеру, – указывал он пальцем на великолепнейший особняк, стоявший немного поодаль дороги, – это собственность мистера Торнхилла. Его родной дядя, сэр Уильям Торнхилл, склонный в жизни довольствоваться малым, предпочитая проживать исключительно в городской среде, всё свое состояние предоставил в распоряжение этого молодого человека, как потенциального наследника.

      – Возможно ли такое чудо, – закричал я, – чтобы моим соседом оказался племянник столь известного своей несравненой добродетелью, щедростью и чудачествами человека? Я наслышан, что сэр Уильям Торнхилл один из самых наищедрейших людей графства и помимо этого самый большой оригинал во всём королевстве. Помимо этого, немало людей утверждает, что это человек несравненной доброты!

      – И даже, я бы сказал, в чём-то несколько чрезмерной, – весьма уместно возразил мистер Берчелл, – В юности, если мне память не изменет, он порой доводил свою доброту до абсурда, ибо, обладая тонкой и пылкой душой, он даже в своей несравненной добродетели не мог удержаться от романтических преувеличений. С молодых ногтей почуял он склонность к военному искусству и наукам, и на обоих этих поприщах преуспел: сумел отличитья в битвах, как отменный солдат и одновременно прослыл учёным человеком. Но лесть, эта непременная рыба-лоцман любого Честолюбия, – ибо из всех людей, честолюбцы наиболее падки на лесть, – не замедлила проявиться тут с невиданной силой. Здесь он был окружён толпой, где каждому грезилось только одно – каждый стремился обнаружить пред ним только те стороны своего характера, каких не мог стыдиться, а он, как тетерев, раскудахтавшись надо всем несчастным родом человеческим, напрочь готов был забыть о частных его представителях.

      Весь свет представлялся ему чертогом доброты, милосердия и счастья, богатство мешало ему видеть истинное положение дел, и он гнал от себя простую мысль: «А куда подевались обычные в жизни подонки и негодяи?»

      Врачи утверждают, что существует такой коварный недуг, при котором тело больного становится столь сильно чувствительным, что малейшее прикосновениек нему причиняет ему немыслимую боль. Примерно то же, что некоторым выпало испытать физически, этот господин испытывал душевно. Любая чужая беда, большая или маленькая, любая выпавшая на долю сирых невзгода, – подлинная или вымышленная, разницы нет, всё равно до глубины трогала его сердце, и душа его при этом содрогалась от боли, причинённой ей страдания ближнего.

      Короче говоря, опускаясь на землю, мы должны заметить, что он был готов оказывать помощь всякому, кто открывал рот, чтобы изложить свою проблему, и, разумеется, в тех, кто был готов откликнуться на его благотворительность и воспользоваться ею, отбоя не было. Скоро непредставимая щедрость его стала уже напрямую отражаться на состоянии его кошелька, но беда в том и состояла, что великодушие его при уменьшении его кошелька только взрастало. Его милосердие, казалось,