Сломанные человечки. Фёдор Ковалов

кроссовках, в сильно растянутой заношенной футболке с названием какой-то рок-группы, с выпученными возбужденно глазными яблоками и взъерошенным соломенно-желтым ежиком коротко стриженных волос сидит он на корточках в больничном коридоре или у раковины в туалете, и в каждой руке его – зажженная сигарета; третья папироска – во рту, повисла на нижней губе; но Слава, кажется, того не замечает и тащит из пачки четвертую…

      Такая манера курить была у Славы Максимуса: великому человеку – и табаку великое количество…

      Досуг

      Больница просыпается, пробуждается отделение: зашаркали по палатам маразматическое старичье, сонно-отупелые гопники, лунатичные юноши; забегал по коридору персонал; вот и доктор – наша любимая завотделением – вылезла из своей берлоги.

      Проснулся и Адонис, но много, много позже. На счастливом тринадцатом отделении наступало, надвигалось медленно время обеда. О ритуале приема пищи я, может быть, поведаю потом, а пока… Ангелов в новых, сияющих ослепительной белизной одеждах – кальсонах и сорочках с больничными штампами – медбратья-медсестры повлекли за собой, вывели в коридор: сидельцам Первой, надзорной, палаты нельзя было передвигаться по отделению самостоятельно.

      По коридору брели, слонялись, проплывали медленно, с грациозностью живых мертвецов, серые, серенькие, невзрачные личности «с всклокоченными волосами и щетиной, небритой с самого воскресенья» (лови, цитата из Гоголя: угадай, откуда именно).

      Теперь-то полегче стало, а раньше… Только поступив в больницу, Адонис пребывал в угрюмо-настороженном состоянии, побаивался медперсонала и соседей по палате, в разговоры не вступал, на вопросы отвечал односложно: лишь с безучастным видом курил (когда можно было) да пролеживал койко-место в палате. Потом – постепенно – общение с другими пациентами наладилось, появилась возможность читать книги (в надзорной это запрещено). Увы – как и дома – не всегда было на то желание… Записывал на клочках бумаги свои мысли и наблюдения за жизнью тринадцатого отделения тайком, потому что пользоваться авторучкой больным не разрешалось, а то, не ровен час, маляву кто на волю отпишет или воззвание какое, экстремистский призыв или стихи провокационные: психи – люди опасные! А вот стишки графоманские в местную стенгазету кропать – пожалуйста, на радость главврачу и для отчетности.

      А так, если не считать обеда-завтрака-ужина, просиживания в сортире за бесконечными перекурами – чем можно бы заняться? На что свой досуг истратить? Досуг? Нужно ли здесь использовать это слово? Мы ведь и так никогда ничем толковым не заняты. Болтаем, курим, шляемся по коридору, травим бородатые анекдоты… Сидим, жрем в столовке всякое дерьмо, пьем чифир – в общем, «срываем цветы удовольствия». А Дима Клыков даже сочинил стихи, посвященные родному городу – Северной Венеции. Вообще, досуга у нас много – хоть жопой жуй. Иногда лишь только помоем палату, коридор, сходим на пищеблок за обедом-завтраком-ужином – и снова досуг! Это ли не рай, Царствие