Сломанные человечки. Фёдор Ковалов

-author>

      Братья

      Небо – сероватое ватное одеяло; воздух – студенистый, влажный, липнущий к телу, лицу эфир; земля – исполинская туша некоего нового, странного, неведомого науке животного. Мир – умирающее насекомое; сокращает сочленения медленно, в бесцельной агонии…

      Дверь скорой захлопнулась с протяжным, медным каким-то лязганьем, и нашего героя – назовем его Адонис – повлекло куда-то – куда – хер знает! – в железной утробе автомобиля. Молчаливые, по виду нескучающие санитары-медбратья хранили монументальную неподвижность, лишь слегка покачиваясь, когда машина встречалась с «лежачим полицейским». Один из парней, с черными – вороново крыло – длинными, блестящими, заплетенными в две косы волосами и монголоидным разрезом глаз, был похож на индейского вождя.

      Пред очами его, словно прерии, проплывают медленно – ограничение скорости 40 км/час – холодные камни Петербурга. И, словно в давнем сне, по внутренней поверхности глазного яблока стекают новые – теперь давно забытые – видения далекой Родины, убитых братьев. Давно, давно это было; зарыт теперь топор войны, и братья вождя – ни живые, ни мертвые – в линялых джинсах и дешевых шмотках – подачка белого человека – отоваривают пластиковые карты в музеях поп-арта[1].

      С запахом синтетической эссенции, стимулирующей обонятельные рецепторы покупателей – маркетинг, мать их всех, бремя белого человека – с мелодичным звяканьем – шарманка современности – кассовых аппаратов; с гудением слепящих, мерцающих инфернально ламп ночного света; с чернокожими рабами в униформе охранников у входа в лимб. И проходят братья в блекло-синей джинсе, в стоптанных, в дырах «конверсах», с неизбывной тоской в опустевших глазах, с боксом рвотного эля и пузырем отравы (огненная вода – что поделать, бро! – бремя белого человека) в тележках супермаркета; чипсы – на закусь…

      И уходят, уходят братья, далеко – отсюда не видать. Уходят далёко: за Гремящие Моря, в Страну Вечной Охоты…

      Далеко, далёко – навсегда; в Вечность – как в Ничто…

      Далёко, далёко за морем

      Стоит одиноко скала…

      Адонис очнулся… Скорая, взвизгнув лысыми шинами, тормознула у ворот Учреждения. Дверца автомобиля ушла в сторону с металлическим скрежетом. Братья молчаливо, все с той же монументальной отрешенностью проводили его к зданию, в приемный покой, и ушли – исчезли навсегда, растворились в мутной пелене не-бывших воспоминаний, и больше он никогда их не видел. А следующие полгода не вспоминал об индейцах: не до того было.

      Покой

      Воздух приемного покоя, монументального, рассчитанного словно бы на титанов – не на нас, карликов – помещения сгустился в две новые фигуры: еще медбрат (не тот, конечно, что вначале – пожиже) и с ним два бесцветных ханурика; один из них с полукруглой вмятиной на черепе. Они держат в чуть подрагивающих, в узловатых венах руках больничное белье (кальсоны, фуфайка с завязками) и тапки. Переодевание на одном из диванов покоя. Диван, так же как и сам покой, – огромный, прямо-таки мифических габаритов.

      Зарешеченные – чтобы не прыгали суицидники, догадался Адонис – широкие лестницы с каменными ступенями. Идем на отделение, в палаты. Не царские, разумеется…

      Первая – надзорная палата с характерным запахом мочи.

      Больные лежали, вытянувшись на койках. Горизонтальное положение тела человека символизирует полный покой, смерть. Покой… Покойник… Этимология!

      Капельница на хилых, расползающихся вязках[2]; таблетка транквилизатора. И Адонис увидел сон – всплыла в засыпающем уме смутная греза: покой…

      Пробуждение

      Пациенты просыпаются – встают, пробуждаются психи. Хотя могли бы этого не делать: все равно следующий день будет точь-в-точь похож на предыдущий.

      Пробуждение (не в буддийском смысле, конечно, а так – в бытовом). Пробуждение в Первой – надзорной – палате наступает чуть ли не в семь утра. Всех выгоняют из помещения вон, и сидят психи в коридоре, ежатся от сквозняка, зевают – хочется спать, доспать еще немного – но нельзя, сейчас нельзя. Таков порядок: проветривание.

      Утренний туалет (иногда – по договоренности с персоналом – можно принять душ).

      Завтрак.

      Уборка коридора.

      Досуг: чтение; письмо (письменные принадлежности запрещены, но некоторые больные, как это всегда бывает, ухитряются достать стержень синей шариковой ручки или огрызок карандаша); настольные игры (шахматы, шашки; остальные запрещены; на шестом отделении есть еще настольный теннис, но обэтом позже); бесцельное шатание по коридору; мастурбация; просмотр телевидения, видеофильмов (порнография запрещена); перекур; чифир из нифелей[3].

      И разговоры, беседа… То была самая интересная часть больничного досуга, самая плодоносная в смысле опыта и впечатлений, но Адонис понял это значительно позже, много

1

Энди Уорхол предлагал один из американских супермаркетов законсервировать в качестве музея. – Здесь и далее примеч. автора.

2

Вязки – полосы ткани, которыми привязывают руки пациентов (запястья) к койке, замена наручников.

3

Нифеля (мн.) – использованные чайные пакетики.