Энни из Зелёных Мансард. Люси Мод Монтгомери

возникла картинка. Интересно, эта дорога будет такой же красивой, как я себе представляю? Уайт-Сендс – тоже очень красивое название, но мне оно нравится меньше, чем Авонли. Потому что Авонли звучит почти как музыка. А далеко нам ехать до Уайт-Сендс?

      – Пять миль, – внесла ясность Марилла. – И если уж ты так настроена разговаривать, то уж давай-ка осмысленно. Расскажи всё, что о себе знаешь.

      – Всё, что о себе знаю? Да об этом знаю нет смысла рассказывать, – взволнованно проговорила Энни. – Гораздо интереснее, если бы вы попросили меня рассказать, что я о себе воображаю.

      – Нет, фантазии твои не нужны. Просто придерживайся одних только фактов, – потребовала Марилла. – Начнём с того, где ты родилась и сколько тебе сейчас лет.

      – Мне в марте исполнилось одиннадцать, – вздохнула Энни, смиряясь с необходимостью придерживаться одних только фактов. – Родилась я в Болингброке, Новая Шотландия. Отца моего звали Уолтер Ширли. Он был учителем Болингброкской средней школы. А маму мою звали Берта Ширли. Правда, Уолтер и Берта – прекрасные имена? Я так рада, что у моих родителей были по-настоящему прекрасные имена! Воображаете, какой позор, если бы моего отца звали, к примеру, Джедадия?

      – Думаю, не имеет значения, как звать человека, лишь бы вёл себя прилично, – сочла своим долгом Марилла напомнить о главенстве добродетели и морали.

      – Ну уж не знаю, – задумалась Энни. – Я вообще где-то однажды прочла, что, как розу ни назови, она всё равно будет пахнуть так же сладко, но мне никогда в это не верилось. Не верю, что роза была бы такой же прекрасной, если бы её назвали, к примеру, чертополохом или скунсовой капустой. Отец мой, конечно, был бы хорошим человеком даже с именем Джедадия, но уверена, что оно стало бы для него тяжким крестом. Моя мама была учительницей в той же школе, но, когда они поженились с отцом, конечно, работать уже перестала. Забота о муже – сама по себе большая ответственность. Миссис Томас мне говорила, они походили на пару младенцев и были бедны как церковные мыши и жили в крошечном жёлтом домике. Я никогда его не видела, но тысячи раз себе представляла. Думаю, что под окном гостиной у них росла жимолость, во дворе перед домом – сирень, у ворот – ландыши, а на окнах были муслиновые занавески. Они придают дому особый вид. Я родилась в этом болингброкском домике. Миссис Томас говорит, что никогда не видела более некрасивого ребёнка: жутко худого, «одни глаза». Но мама считала, что я совершенно прекрасна. Полагаю, матери следует верить больше, чем мнению бедной женщины, которая мыла пол у моих родителей, не так ли? Мне приятно, во всяком случае, что мама была мной довольна. Жаль, если бы я принесла ей разочарование. Прожить-то ей, видите ли, оставалось совсем недолго. Она умерла от лихорадки, когда мне было всего три месяца. Мне ужасно от этого грустно. Прожила бы ещё хоть немножко дольше, тогда я помнила бы, как называла её мамой. Мне кажется, очень приятно, когда человеку есть кому сказать: «Мама». Правда? Через три дня после неё умер, тоже от лихорадки, отец. Ну я и осталась совсем сиротой. Люди не