Вихрь жизни. Лев Толстой

донюшка, в трактир, посмотри, уж не туда ли он спьяна заехал?

      Анютка (спрыгивает с печи, одевается). Сейчас.

      Кума. И Акулину с собой взял?

      Анисья. А то бы ехать незачем. Из-за неё дела нашлись. В банку, говорит, надо, получка вышла, а всё только она его путает.

      Кума (качает головой). Уж и что говорить.

      Молчание.

      Анютка (в дверях). А коли там, сказать что?

      Анисья. Ты посмотри только, там ли?

      Анютка. Ну что ж, я живо слетаю. (Уходит.)

Явление третье

      Анисья, Mитрич и кума. Долгое молчание.

      Mитрич (рычит). О, Господи, Микола милослевый.

      Кума (вздрагивая). Ох, напугал. Это кто ж?

      Анисья. Да Митрич, работник.

      Кума. Ох, натращал как! Я и забыла. А что, кума, сказывали, сватают Акулину-то.

      Анисья (вылезает из-за стана к столу). Посыкнулись было из Дедлова, да, видно, слушок-то есть и у них, посыкнулись было, да и молчок; так и запало дело. Кому же охота?

      Кума. А из Зуева-то Лизуновы?

      Анисья. Засылка была. Да тоже не сошлось. Он и к себе не примает.

      Кума. А отдавать бы надо.

      Анисья. Уж как надо-то. Не чаю, кума, как со двора спихнуть, да не паит дело-то. Ему неохота. Да и ей тоже. Не нагулялся, видишь, ещё с красавой-то с своей.

      Кума. И-и-и! грехи. Чего вздумать нельзя. Вотчим ведь ей.

      Анисья. Эх, кума. Оплели меня, обули так ловко, что и сказать нельзя. Ничего-то я сдуру не примечала, ничего-то я не думала, так и замуж шла. Ничегохонько не угадывала, а у них согласье уж было.

      Кума. О-о, дело-то какое!

      Анисья. Дальше – больше, вижу, от меня хорониться стали. Ах, кума, и уж тошно ж мне, тошно житьё моё было. Добро б не любила я его.

      Кума. Да что уж и говорить.

      Анисья. И больно ж мне, кума, от него обиду такую терпеть. Ох, больно!

      Кума. Что ж, сказывают, и на руку ёрзок стал?

      Анисья. Всего есть. Бывало, во хмелю смирен был. Зашибал он и допрежде того, да всё, бывало, хороша я ему была, а нынче как надуется, так и лезет на меня, стоптать ногами хочет. Намедни в косы руками увяз, насилу вырвалась. А уж девка хуже змеи, и как только таких злющих земля родит.

      Кума. О-о-о! Кума, болезная ж ты, погляжу я на тебя! Каково ж терпеть; нищего приняла, да он над тобой так измываться будет. Ты что ж ему укороту не сделаешь?

      Анисья. Ох, кумушка милая! С сердцем своим что сделаю. Покойник на что строг был, а всё ж я как хотела, так и вертела, а тут не могу, кумушка. Как увижу его, так и сердце всё сойдёт. Нет у меня против него и смелости никакой. Хожу перед ним, как курёнок мокрый.

      Кума. О-о, кума! Да это, видно, сделано над тобой что. Матрёна-то, сказывают, этими делами занимается. Должно, она.

      Анисья. Да уж я и сама, кума, думаю. Ведь как обидно другой раз. Кажется, разорвала б его. А увижу его, – нет, не поднимается на него сердце.

      Кума. Видимое дело, напущено. Долго ль, матушка моя, испортить человека. То-то, погляжу я на тебя, куда что делось.

      Анисья. Вовсе в лутошку ноги сошлись. А на дуру-то, на Акулину, погляди. Ведь растрёпа-девка,