Мы пылаем огнем. Айла Даде

Моя младшая сестренка стоит тут с вещью, которую купила себе сама, наверно, радовалась, наконец-то снова почувствовала себя хорошо, пока не появился я и все не испортил.

      Как всегда. Вечно я все порчу.

      Кожа вокруг глаз Камилы краснеет. Ее подбородок дрожит. Я хочу обнять ее, но, прежде чем успеваю это сделать, она говорит самое ужасное, что только может выйти из ее уст. И я даже этого заслуживаю, безусловно, даже хуже того, что она говорит.

      – Ясно, почему Ариа тебя бросила. Я ее понимаю, и, maldito[5], ей так будет лучше, Уайетт. Лучше. Если бы она осталась, это бы ее сломило. Потому что ты вечно всех ломаешь. И знаешь что? Если бы Ариа и захотела с тобой поговорить, то лишь для того, чтобы сказать тебе: «Ты портишь всех и вся».

      Она бросает меня и уходит.

      Я теряюсь в массе проходящих мимо меня людей, тону среди них, теряю себя и нахожу свое сердце там, где его невозможно ухватить.

      Я есть и меня нет. И в этом странном состоянии неопределенности я наконец-то думаю не о том, как помочь себе, а о том, что я могу сделать, чтобы заставить сестру снова улыбнуться.

      Там, между приветом и прощаньем, была любовь

Ариа

      – Выше. Нет, слишком высоко. Еще налево, еще, еще, еще немножко, еще – стоп! Слишком далеко.

      Я вздыхаю:

      – Какая разница. У меня сейчас рука отсохнет. Я оставляю, как есть.

      Харпер скрещивает руки и поднимает идеально выщипанную бровь:

      – Гирлянда криво висит.

      – Никто не заметит.

      Лестница опасно шатается, когда я спускаюсь по ступенькам.

      – Я замечу.

      Я закатываю глаза, кладу скотч в карман брюк и складываю лестницу:

      – Ты ненормальная. Вся гостиная в гирляндах. Куда ни глянь, Харпер: все светится. Никто не заметит, что номер восемьдесят три висит криво.

      Харпер пожимает плечами и идет за мной в подсобку:

      – Как скажешь. Где твоя мама?

      – У врача.

      – До сих пор?

      – Да. Боль усилилась.

      Сегодня утром мама с трудом поднялась с постели. У меня сердце кровью обливалось, пока я наблюдала, как она по очереди поднимала ноги с матраса, держась за металлические стойки рамы. Она не хотела, чтобы ей помогали. Каждый раз, когда я пыталась поддержать ее, она отталкивала меня, потому что слишком гордая, и это невыносимо, потому что у нее все плохо, а когда у мамы все плохо, плохо и мне. Но я ее понимаю, потому что сама такая же гордая.

      – Как она доберется обратно?

      Я закрываю дверь в подсобку, подхожу к большой деревянной тумбе под телевизором и ищу настолки.

      – Уильям ее привезет. Не знаешь, где лежит «Экстрим Активити»? Клянусь, она была здесь, среди других игр.

      – Ее сжег мальчишка.

      Пока я роюсь в витрине, мне в нос летит пыль. Я чихаю.

      – Чего?

      – Это случилось на вечере игр в прошлом году. Пришел играть агрессивный ребенок, который не умел проигрывать. Взбесился и бросил всю игру вместе с карточками в камин. Кто-то из постояльцев записал это на телефон. Поищи на Ютубе, по запросу «бешеный пацан жжет в Аспене». Хочешь посмотреть?

      Я

5

Проклятье (порт.) – прим. перев.