Леди Макбет Мценского уезда (сборник). Николай Лесков

двести серебра на окипировку себе забрал, а им дал женитьбенную расписку, но расписка эта оказалась коварная, и ничего с ним по ней сделать не могли. Ну, уж знавши такое про человека, разумеется, смотришь в оба – нет-нет да и завернешь с визитом. Только прихожу, сударь мой, раз один к нему – а он, надо тебе знать, две комнаты занимал: в одной так у него спальния его была, а в другой вроде зальца. Вхожу это и вижу, дверь из зальцы в спальню к нему затворена, а какой-то этакой господин под окном, надо полагать вояжный; потому ледунка у него через плечо была, и сидит в кресле и трубку курит. Это-то вот он самый полковник-то Егупов и будет.

      «Что, – я говорю, этак сама-то к нему оборачиваюсь, – или, – говорю, – хозяина дома нет?»

      А он мне на это таково сурово махнул головой и ничего не ответил, так что я не узнала: дома землемер или его нету.

      Ну, думаю, может, у него там дамка какая, потому что хоть он и жениться собирается, ну а все же. Села я себе и сижу. Но нехорошо же, знаешь, так в молчанку сидеть, чтоб подумали, что ты уж и слова сказать не умеешь.

      «Погода, – говорю, – стоит нынче какая преотличная».

      Он это сейчас же на мои слова вскинул на меня глазами, да, как словно из бочки, как рявкнет: «Что, – говорит, – такое?»

      «Погода, – опять говорю, – стоит очень приятная».

      «Врешь, – говорит, – пыль большая».

      Пыль-таки и точно была, ну, а все я, знаешь, тут же подумала, что ты, мол, это такой? Из каких таких взялся, что очень уж рычишь сердито?

      «Вы, – говорю ему опять, – как Степану Матвеевичу – сродственник будете или приятели только, знакомые?»

      «Приятель», – отвечает.

      «Отличный, – говорю, – человек Степан Матвеевич».

      «Мошенник, – говорит, – первой руки».

      Ну, думаю, верно Степана Матвеевича дома нет.

      «Вы, – говорю, – давно их изволите знать?»

      «Да знал, – говорит, – еще когда баба девкой была».

      «Это, – отвечаю, – сударь, и с тех пор, как я их зазнала, может, не одна уж девка бабой ходит, ну только я не хочу греха на душу брать – ничего за ними худого не замечала».

      А он ко мне этак гордо:

      «Да у тебя на чердаке-то что, – говорит, – напхано? – сено!»

      «Извините, – говорю, – милостивый государь, у меня, слава моему создателю, пока еще на плечах не чердак, а голова, и не сено в ней, а то же самое, что и у всякого человека, что Богом туда приназначено».

      «Толкуй!» – говорит.

      «Мужик ты, – думаю себе, – мужиком тебе и быть».

      А он в это время вдруг меня и спрашивает:

      «Ты, – говорит, – его брата Максима Матвеева знаешь?»

      «Не знаю, – говорю, – сударь: кого не знаю, про того и лгать не хочу, что знаю».

      «Этот, – говорит, – плут, а тот и еще почище. Глухой».

      «Как, – говорю, – глухой?»

      «А совсем-таки, – говорит, – глухой: одно ухо глухо, а в другом золотуха, и обоими не слышит».

      «Скажите, – говорю, – как удивительно!»

      «Ничего, – говорит, – тут нет удивительного».

      «Нет, я, мол, только к тому, что один брат такой