Леди Макбет Мценского уезда (сборник). Николай Лесков

– она сидит, чулок себе штопает, а глаза такие заплаканные; гляжу, и кружева мои на том же месте, где я их положила.

      «Прибрать бы, – говорю, – тебе их надо; вон хоть в комоду, – говорю, – мою, что ли, бы положила; это вещь дорогая».

      «На что, – говорит, – они мне?»

      «А не нравятся, так я тебе за них десять рублей деньги ворочу».

      «Как хотите», – говорит. Взяла я эти кружева, смотрю, что все целы, – свернула их как должно и так, не мерявши, в свой саквояж и положила.

      «Вот, – говорю, – что ты мне за платье должна – я с тебя лишнего не хочу, – положим за него хоть семь рублей, да за полсапожки три целковых, вот, – говорю, – и будем квиты, а остальное там, как сочтемся».

      «Хорошо», – говорит, – а сама опять плакать.

      «Плакать-то теперь бы, – говорю, – не следовало».

      А она мне отвечает:

      «Дайте, – говорит, – мне, пожалуйста, мои последние слезы выплакать. Что вы, – говорит, – беспокоитесь? – не бойтесь, понравлюсь!»

      «Что ж, – говорю, – ты, матушка, за мое же добро да на меня же фыркаешь? Тоже, – говорю, – новости: у Фили пили, да Филю ж и били!»

      Взяла да и говорить с ней перестала.

      Прошел четверг, я с ней не говорила. В пятницу напилась чаю, выхожу и говорю: «Изволь же, – говорю, – сударыня, быть готова: он нынче приедет».

      Она как вскочит: «Как нынче! как нынче!»

      «А так, – говорю, – чай, сказано тебе было, что он обещался в пятницу, а вчера, я думаю, был четверг».

      «Голубушка, – говорит, – Домна Платоновна!» – пальцы себе кусает, да бух мне в ноги.

      «Что ты, – говорю, – сумасшедшая? Что ты?»

      «Спасите!»

      «От чего, – говорю, – от чего тебя спасать-то?»

      «Защитите! Пожалейте!»

      «Да что ты, – говорю, – блажишь? Не сама ли же, – говорю, – ты просила?»

      А она опять берет себя руками за щеки да вопит: «Душечка, душечка, пусть завтра, пусть, – говорит, – хоть послезавтра!»

      Ну, вижу, нечего ее, дуру, слушать, хлопнула дверью и ушла. Приедет, думаю, он сюда – сами поладят. Не одну уж такую-то я видела: все они попервоначалу благи бывают. Что ты на меня так смотришь? Это, поверь, я правду говорю: все так-то убиваются.

      – Продолжайте, – говорю, – Домна Платоновна.

      – Что ж, ты думаешь, она, поганка, сделала?

      – А кто ее знает, что ее черт угораздил сделать! – сорвалось у меня со злости.

      – Уж именно правда твоя, что черт ее угораздил, – отвечала с похвалою моей прозорливости Домна Платоновна. – Этакого человека, этакую вельможу она, шельмовка этакая, и в двери не пустила!.. Стучал-стучал, звонил-звонил – она тебе хоть бы ему голос какой подала. Вот ведь какая хитростная – на что отважилась! Сидит запершись, словно ее и духу там нет. Захожу я вечерком к нему – сейчас меня впустили – и спрашиваю: «Ну что, – говорю, – обманула я вас, ваше превосходительство?» – а он туча-тучей. Рассказывает мне все, как он был и как ни с чем назад пошел.

      «Этак, – говорит, – Домна Платоновна, любезная моя, с порядочными людьми не поступают».

      «Батюшка, –