Леди Макбет Мценского уезда (сборник). Николай Лесков

не хочу».

      «Отчего это так?»

      «А оттого, – говорю, – что это отврат и противность, тьпфу!» Стыжу ее; а она, смотрю, морг-морг и кидается ко мне на плечи, и целует, и плачучи говорит: «А с чем же я все-таки поеду?»

      «Как с чем, мол, поедешь? А с теми деньгами-то, что он тебе дал».

      «Да он мне всего, – говорит, – десять рублей дал».

      «Отчего так, – говорю, – десять? Как это – всем пятьдесят, а тебе всего десять!»

      «Черт его знает!» – говорит с сердцем.

      И слезы даже у нее от большого сердца остановились.

      «А то-то, мол, и есть!., видно, ты чем-нибудь ему не потрафила. Ах вы, – говорю, – дамки вы этакие, дамки! Не лучше ли, не честнее ли я тебе, простая женщина, советовала, чем твоя благородная посоветовала?»

      «Я сама, – говорит, – это вижу».

      «Раньше, – говорю, – надо было видеть».

      «Что ж я, – говорит, – Домна Платоновна… я же ведь теперь уж и решилась», – и глаза это в землю тупит.

      «На что ж, – говорю, – ты решилась?»

      «Что ж, – говорит, – делать, Домна Платоновна, так, как вы говорили… вижу я, что ничего я не могу пособить себе. Если б, – говорит, – хоть хороший человек…»

      «Что ж, – говорю, чтоб много ее словами не конфузить, – я, – говорю, – отягощусь, похлопочу, но только уже и ты ж, смотри, сделай милость, не капризничай».

      «Нет, – говорит, – уж куда!..» Вижу, сама давится, а сама твердо отвечает: «Нет, – говорит, – отяготитесь, Домна Платоновна, я не буду капризничать». Узнаю тут от нее, посидевши, что эта подлая Дисленьша ее выгоняет, и то есть не то что выгоняет, а и десять рублей-то, что она, несчастная, себе от грека принесла, уж отобрала у нее и потом совсем уж ее и выгнала и бельишко – какая там у нее была рубашка да перемывашка – и то все обобрала за долг и за хвост ее, как кошку, да на улицу.

      «Да знаю, – говорю я, – эту Дисленьшу».

      «Она, – говорит, – Домна Платоновна, кажется, просто торговать мною хотела».

      «От нее, – отвечаю, – другого-то ничего и не дождешься».

      «Я, – говорит, – когда при деньгах была, я ей не раз помогала, а она со мной так обошлась, как с последней».

      «Ну, душечка, – говорю, – нынче ты благодарности в людях лучше и не ищи. Нынче, чем ты кому больше добра делай, тем он только готов тебе за это больше напакостить. Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль».

      Рассуждаю этак с ней и ни-и-и думаю того, что она сама, шельма эта Леканида Петровна, как мне за все отблагодарит.

      Домна Платоновна вздохнула.

      – Вижу, что она все это мнется да трется, – продолжала Домна Платоновна, – и говорю: «Что ты хочешь сказать-то? Говори – лишних бревен никаких нет: в квартал надзирателю доносить некому».

      «Когда же?» – спрашивает.

      «Ну, – говорю, – мать моя, надо подождать: это тоже шах-мах не делается».

      «Мне, – говорит, – Домна Платоновна, деться некуда».

      А у меня – вот ты как зайдешь когда-нибудь ко мне, я тебе тогда покажу – есть такая каморка, так, маленькая такая, вещи там я свои, какие есть, берегу, и если случится какая тоже