Леди Макбет Мценского уезда (сборник). Николай Лесков

вилась, а в руки не давалась, что-то вдруг будто ручнеть стала.

      – Вот ты на меня плакалась, – сказала как-то Катерине Львовне Фиона, – а я что тебе сделала? Мой случай был, да и прошел, а ты вот за Сонеткой-то глядела б.

      «Пропади она, эта моя гордость: непременно нонче же помирюсь», – решила Катерина Львовна, размышляя уж только об одном, как бы только ловчей взяться за это примирение.

      Из этого затруднительного положения ее вывел сам Сергей.

      – Ильвовна! – позвал он ее на привале. – Выдь ты нонче ко мне на минуточку ночью: дело есть.

      Катерина Львовна промолчала.

      – Что ж, может, сердишься еще – не выйдешь?

      Катерина Львовна опять ничего не ответила.

      Но Сергей, да и все, кто наблюдал за Катериной Львовной, видели, что, подходя к этапному дому, она все стала жаться к старшему ундеру и сунула ему семнадцать копеек, собранных от мирского подаяния.

      – Как только соберу, я вам додам гривну, – упрашивала Катерина Львовна.

      Ундер спрятал за обшлаг деньги и сказал:

      – Ладно.

      Сергей, когда кончились эти переговоры, крякнул и подмигнул Сонетке.

      – Ах ты, Катерина Ильвовна! – говорил он, обнимая ее при входе на ступени этапного дома. – Супротив этой женщины, ребята, в целом свете другой такой нет.

      Катерина Львовна и краснела и задыхалась от счастья.

      Чуть ночью тихонько приотворилась дверь, она так и выскочила: дрожит и ищет руками Сергея по темному коридору.

      – Катя моя! – произнес, обняв ее, Сергей.

      – Ах ты, злодей ты мой! – сквозь слезы отвечала Катерина Львовна и прильнула к нему губами.

      Часовой ходил по коридору, и, останавливаясь, плевал на свои сапоги, и ходил снова, за дверями усталые арестанты храпели, мышь грызла перо, под печью, взапуски друг перед другом, заливались сверчки, а Катерина Львовна все еще блаженствовала.

      Но устали восторги, и слышна неизбежная проза.

      – Смерть больно: от самой от щиколотки до самого колена кости так и гудут, – жаловался Сергей, сидя с Катериной Львовной на полу в углу коридора.

      – Что же делать-то, Сережечка? – расспрашивала она, ютясь под полу его свиты.

      – Нетто только в лазарет в Казани попрошусь?

      – Ох, чтой-то ты, Сережа?

      – А что ж, когда смерть моя больно.

      – Как же ты останешься, а меня погонят?

      – А что ж делать? трет, так, я тебе говорю, трет, что как в кость вся цепь не въедается. Разве когда б шерстяные чулки, что ли, поддеть еще, – проговорил Сергей спустя минуту.

      – Чулки? у меня еще есть, Сережа, новые чулки.

      – Ну, на что! – отвечал Сергей.

      Катерина Львовна, ни слова не говоря более, юркнула в камеру, растормошила на нарах свою сумочку и опять торопливо выскочила к Сергею с парою толстых синих болховских шерстяных чулок с яркими стрелками сбоку.

      – Эдак теперь ничего будет, – произнес Сергей, прощаясь с Катериной Львовной и принимая ее последние чулки.

      Катерина Львовна, счастливая, вернулась на свои