Теорема любви. Наталья Демарко

нигилистам всю мудрость искусства танца. Что пожелает дама?

      – А… – Татьяна растерялась. – Можно вальс?

      – Аккомпаниатор? – Терпсихоров подслеповато воззрился на Дрозда и патефон. – Вальс, пожалуйста.

      Дрозд поставил, что нашлось, – «Венский вальс» Штрауса. Когда раздались первые аккорды, Филидор Жоржевич вдруг преобразился. Он выпрямился и оказался на голову выше Татьяны. Тряхнул седыми кудрями. Сунул, не глядя, кому-то свою трость и предложил Татьяне руку. Таня ответила полуреверансом, вложила свою ладонь в его морщинистые пальцы. Терпсихоров уверенно обхватил её талию, и со следующим аккордом они закружились по залу.

      Все разбежались к стенам. Это казалось невероятным: седой вечник реально помолодел! Он уверенно и грациозно вёл Татьяну. От сутулости не осталось и следа, ноги легко скользили над полом, голова чуть отклонилась назад.

      – Вот это номер… – пробормотал Витька.

      – Это надо исследовать… – прошептал Эдик.

      Остальные восхищённо молчали.

      Чудо продолжалось ровно до тех пор, пока звучала музыка. Едва мелодия стихла, на Терпсихорова снова тяжёлым грузом навалились все десятилетия вечной молодости. Ему подали трость, он прошаркал к стулу и опустился на него, шумно дыша. Отдышавшись, сказал:

      – Ну что, начнём, пожалуй.

      И все начали.

      К моему посещению клуба там уже установился свой порядок. Патефон гудел аккордами, как мне показалось, Моцарта. Дрозд сидел на подоконнике, болтая ногами. Трость Терпсихорова отбивала ритм. Коллеги чинно двигались в благородном менуэте.

      Стеллочка извинилась за опоздание и заняла своё место среди танцоров. Я подсел к Дрозду.

      – Как-то скучно у вас.

      – Это разминка, потом веселее будет, – ответил он.

      Я отыскал глазами магистров. Корнеев старательно двигался с изяществом бурого медведя после зимней спячки. Роман путался в движениях, видимо, силясь выкинуть из головы работу, но работа упорно не выкидывалась. Размеренные танцы королевских балов пришлись как нельзя кстати для научного коллектива: во время них можно было продолжать думать. Некоторые ухитрялись даже шёпотом дискутировать. Менуэт лучше всех, на мой взгляд, танцевал Эдик. Он двигался точно и изящно и смотрел в глаза партнёрше своим чистым взглядом беспечного праведника.

      Сначала все эти мелкие шажки, полуприседания и подскоки в исполнении молодых людей в одежде второй половины ХХ века показались мне смешными. Но лица многих были как-то уж очень серьёзны. Я задумался.

      – Достаточно, госпо… Кхм, товарищи! – прошамкал Терпсихоров. – Падеграс, пожалуйста.

      Дрозд сменил пластинку, пары перестроились. И тут я начал понимать, что происходит. Падеграс подразумевает обмен партнёрами. И с каждой переменой я видел, как меняются лица магистров. Безмерное, но краткое блаженство, когда в паре оказывалась Татьяна, сменяла горячая ревность, когда нужно было передать её руку другому. Другому!

      Похоже,