Моран дивий. Книга вторая. Реноста. Анна Осьмак

а не земля!

      – Где эт ты понабралась? – дед удивлённо поднял брови. – Не сама же додумалась?

      – В гриднице…

      – Вот ужо где наговорят, так наговорят. Как насерут, – дед недовольно дёрнул криво залёгшую нить. – Ты, дитятко, поменьше в гридницах разговоры слушай. Эти наймиты, душегубцы беспутные – кругом чужие. И Болонь им топь, и Силь им лёд, и степь – не мёд. Земля их породившая уж семь по семь раз устыдилась, небось, детищ своих.

      Он стал сосредоточенно распутывать узел, чтобы перевязать заново. Всё дед любил делать основательно. Даже такую дребедень как рыболовная сеть. Ну к чему здесь идеальные узлы и ячейки? Чай не кружева…

      – Нам, пришлым, пойма, хотя и она земля сулемская, тоже не родная мать. Но приняла нас сирых в своё время, укрыла в топях от погубителей – трудно сунуться сюда без знания путей, да без божьей помощи. Как же можно её поносить теперь? С неё мы кормимся, её реками причащаемся, с ней родычаемся. А ты и вовсе, дева, здесь рождена, от земли этой воспринята, с ней потом и сольешься. Тело одно у неё и у тебя, от неё ты произведена как от матери своей. А ты говоришь – Истолово логово… Не повторяй боле пустых поносных слов с чужих срамных языков, пращуры отвернутся. А человеку в мире без их защиты нельзя. Кто оборонит от случайной погибели? Кому несмышлёного дитятю доверить без опаски? То-то же. Сила народа – в почитании земли своей и рода своего. Страшен путь отрёкшегося, но ещё страшнее беспутье его потомства. Запомни, Рыся. Сейчас, может, не всё ты поняла. Потом поймёшь. Когда срок придёт.

      * * *

      Лыжи я вздела у ворот, прошлёпав пёстрыми валенками из разноцветной шерсти, валяными для меня ещё дедом, по плотно утоптанному снегу княжьего двора. За полдень здесь было пустовато. Скотина с утра подоена, накормлена, обихожена, зерно свеяно, снег вычищен. Много ли дела зимой? Уж и бельё стирано, и изгородь правлена, и поварня притихла, отведя обед. Притихло подворье сонно: кто на лавках похрапывает, сморенный жирными щами и разварными кашами, кто рукоделит в скудном свете зимнего оконца.

      Бделось только Светеню, братцу моему, недорослю пустоголовому. Вертелся вокруг кметей, снаряжавшихся в конный дозор, путался под ногами, желая быть полезным, напрашивался, чтоб с собой взяли.

      – Эй, Рыська!

      Увидел-таки, вырыпень.

      – Опять крепление у тебя скрипит, непутёха! Али не тыкал тебя вчера носом? Али не уразумела?

      – Отвяжись, докута, – буркнула я. – Пока сама тебя носом не потыкала. Лошади под хвост.

      Один из кметей, споро утягивающий подпругу, улыбнулся, вскинув на меня глаза поверх лошадиной спины. Я покраснела мгновенно и ярко, как все рыжие. Парень был молод и красив, и глянуть умел на девок так, что уши горели. Я знала его имя, потому что давно засматривалась ему в спину, чувствуя, как обмирает в груди. Это был Миро, побратим старшего моего брата Межамира. В нынешний поход князь не взял его, оставил в городовой рати, уж больно долго тот оправлялся от прошлых ран. Оставил, да. Мне для смятения, девкам болонским на погибель.

      Я