Зимняя вишня. Владимир Валуцкий

Сегодня здесь, завтра снова в Женеве – ваше дело такое!

      – Значит, Герберт Мартынович у нас дипломат? – сурово спрашивает Лариска. – А что же ты, Сашка?

      – Чего – я?

      – Почему ты не дипломат? Если вы в одной альме-матери учились?

      Я-то хорошо знаю Лариску: ей обязательно надо с первой минуты самоутвердиться, особенно с незнакомыми мужчинами.

      – Потому что Сашенька ушел в большой спорт! – чуть не плача от Ларискиной тупости, кричит Валюшка. А Сашка тоскливо обращается к третьему:

      – Веня, объясни девушкам.

      Про третьего я еще не сказала: какой-то чудной, в свитере мешком, вид диковатый, неухоженный и даже вроде не очень мытый. Он снял очки, почесал переносицу.

      – Видите ли, девушки. В области высшего образования случается много неожиданностей. И жизнь порой поворачивается самым удивительным образом. Действительно, мы все трое учились вместе. В одной столовке в электротехническом трескали сосиски, рубали компот. Надеюсь, не забыл, Гера? А теперь он – москвич, представляет отечественную электронику за рубежом, Сашка с электронной скоростью гоняет по полю шайбу, а я на электронной технике подсчитываю общественное мнение об их деятельности.

      Сашка засмеялся, удовлетворенный, и представил:

      – Вениамин, научный человек.

      Вениамин надел очки, поклонился и прибавил:

      – Советский Союз…

      Сидим, попиваем вино, едим Валюшкин торт, заграничные сласти, звучит тихая музыка. Посиделки как посиделки, а настроение у меня неважное. Наверное, не нужно было идти, ничуть не развеселили исключительно замечательные люди, скорее наоборот.

      И этот Вениамин, Советский Союз, оказался такой болтун. И выпил-то рюмку, а все говорит, говорит:

      – …а ведь могла судьба распорядиться иначе, и я родился бы где-нибудь в Лимпопо, и не учились бы мы с тобой, Гера, в одном институте, не ходили бы на Сашкин хоккей, не ели бы этот торт в обществе милых девушек. Вот за это, понимаешь, я и люблю страну, где родился, живу и буду жить. И это не обреченность, а осознанная необходимость – иначе само понятие родины теряет смысл, верно, Сашка?

      Очки он то снимает, то надевает, окурки тыкает куда попало – на месте Валюшки убила бы его. А Валюшка сидит, влипнув Сашке под мышку, и слушает – ей все ново и интересно.

      – Кто же спорит, – отозвался Сашка.

      – Саша… – Валюшка забеспокоилась, увидев, как он, уже заметно смурной, потянулся к бутылке, – еще же не вечер…

      – Я тоже не спорю, я просто увлекся, понимаете, а вообще ужасно, по русской привычке хочется спорить, утверждать, опровергать, понимаете, мы так мало спорим, ребята, а жаль… Оля! – поворачивается он к Лариске. – Я призываю вас спорить!

      – Ой, давайте! – хлопает в ладоши Валюшка.

      – Я согласна, – говорит Лариска. – Если только вас не смущает, что я – Лариса.

      – Вы – Лариса. – Ничуть его не смущает. – И это прекрасно! Ведь мы, Лариса, вот так собираемся, говорим на общие темы и расходимся, ничем взаимно не одарив друг друга. А ведь каждый из нас знает что-то