Рисунок на старых обоях. Повесть. Сергей Грачев

в комнату, где суетится Катюша, меняя постельное белье или укачивая дочь. Вот она остановилась, задумалась над чем-то, хмуря тонкие выщипанные на две трети брови.

      Период дождей и наводнений начался с того дня, когда Дмитрий решил привезти из больницы бабку Машу, врачи категорически запретили оставлять её без присмотра. Заболела старушка, по мнению компетентных людей, на почве религиозных предрассудков, а по мнению Дмитрия, просто от деревенской тоски и одиночества. В деревне бабка Маша изводила всех разговорами о неминуемом конце света, о смертоносном атоме… Конверты писем не ленилась разрисовывать сотнями микроскопических крестиков, из Троице-Сергиевой лавры – шесть часов дороги! – регулярно привозила святую воду. Вёдрами. Но сверх того, она боялась фашистов, которые ей мерещились идущими колоннами по деревенской пыльной улочке. Поэтому окна в старом бабкином домишке всегда были занавешены, а сама бабка не раз запиралась, назначая себе неделю добровольного заточения.

      – Здесь ребёнок. Лучше езжай в деревню со своей ненормальной и живи там.

      Можно обнять Катюшу в ответ, привлечь к себе, можно дотянуться до её губ и между поцелуями быстро пробормотать своё, дискотечное:

      – Бык-тупогуб, тупогубенький бычок. У быка бела губа была тупа.

      – Ты не боишься, что я сорвусь?

      «Не сорвалась ли уже?» Бабку Машу поселили в небольшую уютную комнату, где стояли диван, старый гардероб с потрескавшейся фанерой боковых стенок, сервант, в котором рядом с маленькими голубоватыми рюмками выстроились в ряд иконки с ликами всевозможных святых.

      Он помог снять бабке Маше изжелта-серое драповое пальто, подождал, пока она с трудом натянула на непослушные ноги большие растоптанные тапки, которые были старушкой предусмотрительно прихвачены с собой.

      – Здрахфствуй, – только после этого приветствовала она хозяйку, едва переводя дух: лифт в подъезде не работал. – Ступенек у вас уж больно много, – «ступенек» она произнесла с ударением на первом слоге. – Бог зна что! – она говорила нараспев, картавя, и едва заметно улыбалась уголками полных неправильных губ, над которыми темнело несколько настырных волосков.