Улыбнись нам, Господи. Григорий Канович

на картине приняли облик Ратмира Павловича, надзирателя Митрича, Крюкова, а в падающем на бегу лосе он увидел себя.

      Семен Ефремович даже притронулся к отяжелевшей голове – нет ли на ней следов крови.

      – Каторжников и мертвецов поставляю не я, – твердо сказал Эльяшев, совершенно не заботясь о том, как встретит его слова гость.

      – По-вашему, я их поставляю?

      – В известном смысле – да.

      – Побойтесь бога! – воскликнул Шахна.

      Он тяжело дышал.

      Князев, Митрич и Крюков двигались с ружьями прямо на него, и не было ни одного кустика, ни одной воронки, куда можно было бы от них скрыться.

      – Ванда! – крикнул Эльяшев.

      Господи! Неужели он уйдет ни с чем? Неужели Эльяшев откажет ему только за то, что он служит в жандармском управлении? Но Гирш Дудак, Гирш Дудак нигде не служит.

      Он так и сказал Эльяшеву:

      – Мой брат нигде не служит. Он простой сапожник.

      – С судебной и нравственной точки зрения он – убийца, которому не удалось осуществить свой замысел или удалось осуществить только частично. Признаюсь вам честно, господин Дудак, мне глубоко противны любые убийцы, а евреи – особенно. Мы народ книги – ам сефер… Библия – наше отечество. Вы, полагаю, лучше меня знаете все заповеди. Недаром там сказано: «Не убий!»

      Появилась Ванда и, к удивлению Шахны, не выпроводила его, а принесла апельсиновый сок и сыр, поставила на маленький отполированный столик и бесшумно исчезла.

      – Угощайтесь! – сказал Эльяшев.

      Запах апельсина дразнил ноздри, но Семен Ефремович не отваживался первым притронуться к соку. Слабость у него прошла, и стрелки на картине в высоких ботфортах и широкополых шляпах уже не походили на жандармов.

      – Угощайтесь!.. – настойчиво предлагал хозяин, и Шахна отпил глоток.

      – Я могу взяться за защиту вашего брата только в том случае, если россиенское дело пошлют в Петербург на доследование и если… – Эльяшев откусил кусочек сыра.

      – Если… – поторопил его Семен Ефремович.

      – Если ваш брат на время суда станет моей тенью. Сейчас поясню свою мысль.

      Эльяшев отломил еще один кусочек сыра и протянул догу.

      – Ваш брат должен – хоть на время суда – отказаться от своих убеждений.

      – На это он не пойдет.

      – Я же не сказал: «на все время». Я сказал: «на время суда». После суда он сможет снова проповедовать свои идеи, а на суде пусть кается и клянется, что больше никогда не поднимет руку на власть предержащих.

      – Вы плохо знаете моего брата.

      – Зато я хорошо знаю русское судопроизводство. Мы можем, господин Дудак, выжить только так.

      – Как?

      – Отказавшись от своих убеждений. Оставим их до лучших времен, когда у нас будет собственный дом, собственный суд и собственные губернаторы.

      Семен Ефремович был уже не рад, что послушался Князева и из всей виленской адвокатской братии выбрал Эльяшева. Он, Шахна, пришел сюда не для того, чтобы выслушивать его оскорбления. «Поставщик каторжников и мертвецов!» Ничего себе