Избранные сочинения в пяти томах. Том 1. Григорий Канович

Дамского я почему-то не сомневался, хотя его хитрые глаза по-прежнему были живы. Но глаза, как я слышал, дольше всего и живут. Недаром покойнику их закрывают. В прошлом году паралич разбил нашего местечкового ксендза – упал во время мессы и не встал. Уж если Бог своему верному слуге не помог подняться, то на что мог рассчитывать господин Дамский, служивший всю жизнь своей усатой Рохэ?

      – Что случилось, Даниил? Почему сегодня так рано? – встретил меня дед.

      Дед был плох. Он еле передвигался, почти не выходил из дому, с каждым днем все хуже видел.

      – Господина Дамского разбил паралич, – сказал я.

      – Слава Богу, – пробормотал дед. – Судьбе угодно, чтобы ты был часовщиком.

      Я промолчал. Ну что ему ответишь? Разве скажешь правду про его слепоту, про его уши, заваленные глухотой, как подвал камнями.

      – Я тебя отведу к Пакельчику. Он единственный часовой мастер, которому я могу тебя доверить, – прошамкал дед. – Мне уж, видно, не придется…

      – А я не хочу быть часовщиком.

      – Кем же ты, Даниил, хочешь быть?

      – Хочу быть свободным.

      Дед впился костлявыми пальцами в бороду и рассмеялся. Смех его рассыпался по комнате мелко и невнятно, как крупа из мешка, и в доме стало еще неуютней, чем прежде. Казалось, из комнаты, как из прохудившейся камеры, выпустили воздух, и над всем повис трупный запах резины.

      – Свободе у нас в местечке никто не обучает. Таких учителей в целом свете нет.

      – К Пакельчику я все равно не пойду.

      – Подумай, пока не поздно.

      Угрозы старика, намеки на его близкую смерть меня совсем не страшили. Я привык к ним, как к его шаркающей походке, к задушенному старостью смеху, к его слепоте и кашлю, долгому и надрывному, пугавшему среди ночи клопов за обоями и шастающих по дому мышей.

      – Приходили из общины, – тихо сказал дед.

      – Ну и что?

      – Хотят отправить меня в богадельню.

      Он снова рассмеялся, и снова его смех рассыпался по комнате, но на сей раз звучал он внятно и зловеще.

      – А тебя – в приют.

      – Меня? В приют? Но я не сирота. У меня есть отец.

      – Подумай, пока не поздно, – повторил дед. – Если поступишь к Пакельчику, тебя оставят. Пакельчик добрый человек.

      – А ты, дед?

      – Мне все равно. В богадельне даже веселей. Лучше всего, конечно, на кладбище… рядом с твоей бабушкой. Но на кладбище живых пока не везут.

      У него слезились глаза. Но то были не слезы, а лишенные всякого смысла капли, так после дождя каплет с местечковых крыш – кап, кап, кап, пока солнце не взойдет и не высушит их. Видно, и дед ждал, когда взойдет его солнце – смерть – и высушит его глаза, но оно все не всходило.

      – Никуда тебя не отправят, – пожалел я деда.

      – Отправят. Не дадут умереть голодной смертью.

      – Я заработаю на двоих.

      – Ты добрый, – сказал дед. – Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь оглохну и ослепну?.. Кто бы мог подумать?.. Господи, зачем ты даешь человеку