Черноводье. Валентин Решетько

пробежались по кнопочным клавишам. И вдруг гармонь закричала деревенским петухом громко, заливисто, потом залаяла собакой, да так похоже, что окружившая Николая молодежь весело рассмеялась.

      Илья Степанович довольно улыбается в пушистые усы. Только комендант невозмутимо прохаживается по палубе.

      А гармонь уже кукует серенькой кукушечкой. Ее нехитрая простенькая песенка очаровывает и уводит всех в далекие родные места. Сладко щемит в груди. Молодежь присмирела. И вот оттуда, издалека, где только что затих нежный голос кукушки, все яснее слышится разухабистая знакомая мелодия. Настя встрепенулась, подняла голову и, глядя на коменданта, запела:

      А я выйду за ворота,

      За ворота – крикну:

      Я не здеся родилась,

      Не скоро тут привыкну.

      Гармонист довольно улыбнулся, широко растягивая меха двухрядки, и включился в перепев с Настей:

      Все в колхозы, все в колхозы,

      А мы проколхозили,

      Умны сами разбежались,

      Дураков стреножили.

      Молодежь оживилась, послышался смех. Когда гармонист повторял музыкальный наигрыш, звонкий девичий голос подхватил двустишие понравившейся частушки:

      Умны сами разбежались,

      Дураков стреножили.

      На губах Насти скользила едва заметная улыбка, она гордо подняла голову… И пошла девчонка по кругу – с носка на пятку, с пятки на носок, слегка покачивая плечами, сдержанно разводила руками – и остановилась напротив гармониста… Била дроби девчонка, пела задушевным голосом, а в глазах у нее была такая мука, такая безысходная тоска.

      Вставлю Сталина портрет

      В золотую рамочку,

      В люди вывел он меня,

      Темную крестьяночку.

      Стуков насторожился и подошел ближе к забору. Николай, заметив обеспокоенное начальство, еще шире развернул меха гармони:

      Пароход вперед плывет,

      Сзади дым густой,

      Прикажи, комендант,

      Отвезти меня домой.

      Стуков побелел от ярости.

      – Прекратить! Я не позволю издеваться над совецкой властью! – с протяжным подвывом отчеканил комендант и приказал Широких: – Перепиши, всех до одного перепиши! Всем урезать хлебный паек, чтоб не бесились!

      Настя тоже вся побелела. Она подошла к забору и зло в упор спросила:

      – Что… и петь нельзя? А что нам можно, комендант, – лечь и помереть? Ты этого хочешь – не дождешься! – она рассмеялась и пропела, словно плюнула ему в лицо:

      Погоди, калина, виться,

      Погоди, погода, дуть,

      Погоди, милой, смеяться,

      Будешь тут когда-нибудь!

      – Прекратить! – тонким голосом завизжал комендант. – В трюм! Все в трюм! Перестреляю, сволочь кулацкая!

      Он судорожным движением схватился за кобуру и стал торопливо ее расстегивать. Илья Степанович Широких кинулся к Стукову и повис на его руке.

      – Не бери греха на душу, командир. Его и так полно! –