Черноводье. Валентин Решетько

и у него предательски заблестели глаза.

      – Чего встал, чего встал? – привел в чувство Лаврентия резкий гортанный окрик Вахитова. Лаврентий посмотрел на меленького татарина с нелепо торчащей винтовкой, у которой холодно поблескивал отпотевший штык. Посмотрел на его длинную, чуть не до земли шинель, с потемневшими от влаги полами, на серую шапку, лихо сдвинутую на затылок, с побуревшей от времени звездой с кусочком отколотой эмали и подумал:

      «Клоп ты вонючий. Вот уж правду народ говорит: чем козявка меньше, тем зловреднее!»

      Лаврентий любил работу. Он всегда относился к ней с благоговением – с детства приучен. И даже такая подневольная работа принесла ему удовлетворение. Он интуитивно чувствовал, что та необъяснимая сила, которая загнала их в трюм баржи, обделила судьбой и своих помощников, лишив их радости общего труда. Уже с сожалением взглянул Жамов на злого татарина, на скучающего Широких, на праздно шатающегося по берегу коменданта.

      – Чего уставился? – взвизгнул татарин. – Таскай давай!

      – Лошади, и той надо передохнуть.

      – То лошади, а то… – начал Вахитов и оборвал речь. Тяжело шагнул к нему Лаврентий и, сдерживая бешенство, проговорил:

      – А я кто, по-твоему, – скотина, а?

      Вахитов отступил на шаг назад и выставил перед собой штык.

      – Лишенец ты, понял?! – злорадно ответил татарин. «Ну, нехристь, молись своему богу, что я не один, а то бы размазал тебя по стерне…» – подумал Лаврентий и, отвернувшись от караульного, набрал большую охапку сена. Повстречавшись с Настей, попросил ее:

      – Ты, дочка, поменьше сена бери. Береги себя!

      Настя устало опустила голову.

      На барже скотник, вылезший из трюма, спросил у Лаврентия:

      – Че, паря, скоро конец?

      – Жамов я, Лаврентий Жамов, – проговорил устало носильщик.

      – Будем знакомы! – пропел скотник. – А я, значица, Афанасий Жучков.

      – Сено, Афанасий, кончается, – Лаврентий посмотрел на скотника.

      Жучков озабоченно проговорил:

      – Давай, Лаврентий, остатнее сено на палубе сложим в носу. Мне способней будет этих одров кормить, – он показал на лошадей и закончил: – Трюм уж под завязку.

      – Давай сложим, – согласился Жамов и бросил сено на свободное пространство в носу баржи, с наслаждением помотал гудевшими от усталости руками. Следом за ним побросали сено в кучу и другие носильщики. Копна стала быстро расти.

      – Настя, лезь на копну, топчи сено! – приказал Лаврентий дочери и подсадил ее на копну.

      Наконец погрузка закончилась. Люди тщательно подобрали все до последней былинки.

      Стуков поднялся на палубу и скомандовал резким голосом:

      «Вахитов, Широких, ведите людей на баржу!

      Усталые носильщики молча потянулись к трапу. Настя съехала с копны вперед ногами, подол ее юбки задрался, оголив белые ноги.

      – Осподи, ну как нарошно! – чуть не заплакала Настя, быстро оправляя на себе юбку и чувствуя