Там так холодно. Борис Петров

«стандарту», и больше ничего. За забором гудели машины, не желая уступать набережную, борясь друг с другом – глупая борьба ради борьбы. Когда-то и он стоял там же после вечерней смены, злясь и ругаясь, тратя жизнь впустую. Альбина так и не бросила привычку ездить на работу на машине, возвращаясь домой уставшей и злой. И так год за годом, десятилетие за десятилетием.

      «Рита проснулась», – написала Евгения Николаевна. Поговорить с пациенткой за весь день ему так и не удалось. После разговора с ее матерью он полчаса приходил в себя, занимаясь отчетами, а потом Рита уснула. Наверное, первый спокойный сон за всю неделю.

      Он бросил погасшую сигарету в урну, надо бросить уже курить, а в какой раз, в сотый? Подсчитывая неудавшиеся попытки, он пошел в отделение. Этому методу самоуспокоения его научила мама школьного друга, предлагая посчитать что-нибудь и без разницы что, лишь бы голову занять. Поэтому он считал машины, птиц, стук дождя, букву «ы» в тексте и много чего еще. Как странно, что самое лучшее остается в детстве, какое бы оно не было, а взрослые несут за собой, тянут телегу психологических травм и неудач, немного радости и много-много грусти, которую сложно даже оценить или понять, чем она вызвана. Грусть об ушедшем, грусть о содеянном и брошенном, забытом. Груз у всех разный: у кого-то полна телега, кто-то тащит один-два мешка грусти, но телега у всех одна и та же – закостенелая взрослая идентичность, определенная домом и обществом, то, как ты должен выглядеть, как должен думать и действовать, если должен действовать. В основном ты должен следовать, быть послушным и лояльным, а тянет эту телегу твое настоящее я, забитое и забытое. И стоит многих сил, чтобы отбросить эту телегу, оставить ее в колее и пойти через поле в лес, как символ тайного, сложного и запутанного. Определенно у него начинался очередной невроз, жаль, что он так и не научился транквилизироваться компьютерными играми, а алкоголь он сильно ограничивал уже двадцать лет, бросил малоэффективную терапию за три года до рождения Оли. Дочь подросла, стала умной и самостоятельной, и его помощь особо не требовалась, а он находил в этом успокоение, лучше любого препарата или наркотика в жидкой или парообразной форме. Кальян помогал, но ненадолго, потом становилось совсем мерзко. Права Альбина, запрещая ему курить эту дрянь, а иногда так хочется остановиться, нет, не бросить оглобли телеги, а хотя бы просто остановиться и подышать прелой землей, жидкой глиной и нескончаемой осенью.

      – Пошли со мной, – Максим Сергеевич кивнул Евгении Николаевне, хмурившейся над отчетом. Ее пальцы с некоторым ожесточением нажимали кнопки, клавиатура просила пощады.

      – Я?

      – Ты-ты, а что ты удивляешься? Кто тут лечащий врач? И не забывай, что ты и Михаил Потапович ее первые и настоящие друзья. Она очень радуется тебе. Надо бы Мишу затащить как-нибудь, а то по алкашам разъездился с Ольгой Васильевной.

      – Да, что-то стало их много после мобилизации. А еще больше женщин. Я такого никогда не видела, чтобы так опускались. Спасибо Ольге Васильевне, что взяла мои дежурства.

      – Ольга