На солнце и в тени. Марк Хелприн

итоге исчезают.

      – Это тебе война внушает, Гарри.

      – Не только война, Корнелл. Это внушает любовь.

      – Любовь или нет, но вот что ее родители думают о тебе, еврее, катящемся к неплатежеспособности?

      – Так мы уже катимся? Они обо мне никогда не слышали.

      – Даже при самом благоприятном раскладе, – сказал Корнелл, – долго это не протянется и ничего не упростит.

      – И не говорите. Там будет две сотни гостей, сплошь англосаксы, вроде этакого индейского племени с шампанским. Я много времени провел с ними в университете и знаю, как с ними разговаривать. Иногда они принимают меня за своего, что всегда мне льстит, потому что во многих отношениях они восхитительны, но мне бы никогда не позволили быть одним из них, даже если бы я захотел, а я не хочу.

      – Тогда как ты собираешься это провернуть?

      – Об этом я у вас и спрашиваю.

      – Думаешь, я лучше соображу?

      – Вы же христианин.

      Корнелл отстранился. Он приложил ко лбу левую руку, словно прикрывая глаза от солнца.

      – Ты и впрямь та еще штучка, – сказал он.

      – Вы ближе к ним, чем я.

      – Ты серьезно так думаешь?

      – Да. И всегда будете. – Гарри был искренен.

      – Должен признать, – потрясенно сказал Корнелл, – что у меня от твоих слов просто глаза на лоб полезли.

      – Она заставила меня пообещать не звонить ей и не приходить к ней домой, и я пообещал.

      – Ну, тогда все устроено.

      – И все же я думаю, что она, может быть, по-настоящему меня любит. И мне почему-то не кажется, что ее потеряю.

      – Не потеряешь.

      – Нет?

      – Нет. Если бы ты не сказал, что я христианин, я бы не знал, что делать. Но теперь, когда понимаю, насколько ты спятил, я это знаю. Мейер бы тебе этого не предложил, но я не Мейер, и мне можно. Это просто. И очевидно. Это пришло мне в голову, когда ты меня ошарашил.

      – Что?

      – Сделай то, что у тебя хорошо получается, что ты знаешь, чему ты обучен.

      – А именно?

      – Отправляйся в рейд.

      – В рейд? Какой рейд?

      – Не знаю. Ты же разведчик.

      – Я не могу это сделать.

      – Почему? Клуб ведь на берегу, не так ли? Должен быть на берегу. Он, наверное, стоит на утесе над берегом, чтобы его обдувало ветром.

      – Нет там никаких утесов. Она говорила, что он в дюнах.

      – Здорово. Это как Нормандия, только нет ни утеса, ни немцев.

      – В Нормандии меня сбрасывали в глубине, вдали от пляжей, и у меня нет самолета.

      – Тебе не нужен ни самолет, ни парашют. У тебя есть поезд. Высадись там. Что ты можешь потерять?

      – Ее.

      – А если ты там не высадишься?

      – Ее.

      – Надо ли что-то добавлять?

      – На войне все по-другому. У меня нет лицензии.

      – Ты же никого не собираешься убивать.

      – Я все равно могу оказаться в тюрьме.

      – Ну и что? В тюрьме хорошо кормят. – Корнелл осекся. – Нет, это не так.

      – Стоит только подумать об этом, и я начинаю нервничать.

      – Скажи мне, что на войне