Любят тихо, громко только предают. Yuliia Panchenko

будет? Хоть какое-нибудь.

      Тая, уже готовая открыть дверцу, помедлила. Достала из сумки шоколадный батончик, что прикупила к чаю, и протянула Тимуру.

      – Вот. Большое спасибо, что подвезли.

      Мужчина перевел взгляд на шоколадку, затем засмеялся. Смех у него был бархатный, приятный. Тае вдруг сделалось жарко – даже спина вспотела.

      – Это не совсем то, что я хотел, но как понимаю, от подобных даров не отказываются, – он взял конфету, слегка задев Таины пальцы своими, – съем ее, думая о вас, милая Тая.

      – Всего доброго, – на прощание сказала девушка и выбралась из авто.

      Дверца позади тихо щелкнула, девушка нырнула под козырек подъезда, отперла железную дверь, и только тогда за спиной послышался рокот мотора.

      На лестнице Тая стянула шапку – щеки пылали, губы непроизвольно растянулись в глупейшей улыбке. Поднимаясь, Тая поняла, что вечер вдруг перестал быть мерзким и неуютным.

      Тимур улыбался. Он не ел шоколада уже очень давно – не потому что исключил из рациона сладкое, а потому что натурально забыл, что бывают конфеты: вот такие – дешевые, вкусные до безобразия. Обычно его десертом были блюда от шефа в очередном ресторане, бонусом – пышногрудая блондинка напротив, вечно что-то щебечущая, и клюющая, как птичка – исключительно зеленый салатик.

      А миндальный сникерс, между тем, соблазнительно поблескивал обверткой на соседнем сидении. Тимур покосился на батончик, и еще раз усмехнулся: как мало, оказывается, нужно человеку для счастья – только и всего, что приятное знакомство, будоражащее воображение (на дальнейшее, более тесное общение), и нехитрый гостинец из рук красивой девушки.

      ***

      Тая сидела на подоконнике, пила вторую по счету чашку ароматного медово-липового чая, и смотрела в небо. Звезды – на черном пологе, от края до края, были крупные, какие случается видеть только зимой – с горошину размером, но такие яркие, что глаза слепило. Небосклон низок был – казалось, подпрыгни повыше и заденешь макушкой, ощутив мягкость черно-сиреневого полотна, вдохнешь полной грудью игристой звездной пыли.

      Мечталось сладко, упоительно. Так мечтается только во время переживаемых бед, когда былое лихо уже не довлеет, но следующее – почти на пороге, стоит близ крылечка, не таясь, машет рукой. Так мечтается, когда беды – ничто по сравнению с поселившейся в душе теснотой.

      Тая скучала. Год прошел, а она не забыла свою горькую, бесконечно горькую любовь: яркую, как светоч, и такую же обжигающе-горячую – до ран и затянувшихся после рубцов, испепеляющую дотла со временем.

      Из окна не виднелось море – оно осталось далеко – на тихой улочке, обнесенной пышными каштанами. Из этого окна виделся соседний двор, крыша кондитерской фабрики и небо. Только последнее примиряло Таю с существованием в этой квартире, и еще, пожалуй, запах выпечки по утрам. Он пробирался в ноздри, щекотал рецепторы, и будил лучше всякого будильника. Пряный коричный, яркий ванильный, мятно-пряничный, ароматы садились на волосы и пропитывали одежду – Тая перестала пользоваться парфюмом,