Государев наместник. Николай Полотнянко

на торге свечи, соль, перец, шафран, ткани, пуговицы, конская сбруя, посуда и другие, нужные в хозяйстве вещи.

      Ключник без ошибки всё перечислил и, заметив, что хозяин улыбнулся, облегчённо вздохнул.

      – Беглые есть?

      – От нас не бегут, – сказал ключник. – Я выполняю твое повеление, господине, кормлю, одеваю. Наша дворня живёт не в пример лучше соседской. У Собакиных двадцать холопей утекло той осенью, побежали, не испугавшись зимы.

      – А у нас что, ангелы? – усмехнулся Хитрово. – Не воруют, по кружалам не шастают, табак не пьют?

      – Не без того, – замявшись, ответил ключник. – Для таких у нас батоги имеются.

      – И помогает?

      – Дюже помогает. Встаёт поротый со скамьи и не успеет рубахой накрыться, как в ноги валится, благодарит за науку.

      Хитрово усмехнулся, он знал, что у Герасима тяжёлая рука, и дворня перед ним трепетала.

      – Каков приплод?

      – Негусто, но есть, – отвечал ключник. – Бабы впусте не бывают. И меня Бог наградил седьмым сыном.

      – Молодец, Герасим, – сказал хозяин и, достав из кошелька рубль, протянул ключнику. – Прими от меня за труды.

      Тот упал на колени и поцеловал барину руку.

      Хитрово крепко ухватил его за бороду, притянул к себе, беспощадно глянул в глаза.

      – Сколько украл?

      Герасим сдавленно забормотал:

      – Чист я перед тобой, господине! Аки пёс, стерегу твое добро!

      – Гляди! – оттолкнул от себя ключника. – Деньги на хозяйство выдаст госпожа.

      Ключник юркнул за дверь, а Хитрово прошёлся по горнице, выглянул в окно. Бревна мостков от ворот к избе обтаяли под солнцем, в луже плескался голубь.

      «Надо быстрее ехать на черту, – подумал он, – пока не развезло пути. Как бы в грязи не утонуть. Завтра явлюсь перед государем, и в дорогу».

      Время дня Хитрово мог определить, не глядя на часы, и знал, что сейчас пополдень, москвичи залегли спать, кто на перине, кто на рогожке, всяк по своему достатку. Сам он после обеда избегал спать, потому что, разлежавшись, чувствовал себя разбитым, но скрывал это от чужих глаз, поскольку подобное поведение осуждалось общественным мнением. Послеобеденное время Хитрово отдавал чтению богословских книг, иногда, если удавалось купить добрую иноземную книгу, читал по-латыни или по-польски. Языки он перенял у пленного шведа, который жил в их усадьбе в Григоровке. Знание языков он углубил в семье Ртищевых, где воспитывался вместе с сыном своей родной тётки Федором, с которым его сблизило увлечение книжной премудростью. Сейчас Федор Ртищев входил в кружок ближних к царю людей, с которыми благочестивый Алексей Михайлович обсуждал, как оздоровить церковный быт, исправить богослужебные книги по древним рукописям, отвратить народ от владевших им пережитков суеверия и язычества. Сам Хитрово не входил в кружок «ревнителей благочестия», но близко знал его участников: окольничего Ртищева, царского духовника Вонифатьева и архимандрита Новоспасского монастыря Никона, которому судьба уготовила в недальнем будущем быть патриархом.

      «Поеду к Фёдору», –