Литературно-художественный журнал «Стороны света» №16. Коллектив авторов

каленые стрелы.

      Обтянуты смуглою кожей

      конечности, полуприкрыты;

      готовые к совокупленью,

      все особи половозрелы.

      И в полдень, под купами сада,

      где ящериц брачные игры

      и так ветерок обдувает

      под сенью широкой оливы,

      пластами слежалась прохлада,

      все беды – бумажные тигры,

      и лучше едва ли бывает…

      Запомнится день как счастливый.

      Июль 2010, Тель-Авив

      Катя Капович

      ЧЕРНОСТОП

* * *

      Вы думаете об отчизне,

      вас с этим поздравляю я,

      а у меня чудные мысли

      и даже им я не верна.

      И каждый раз я изменяю

      то этой мысли, то другой,

      как будто варежки теряю

      в снегу бесчисленной зимой.

      Как будто сею из карманов

      рукою холодной серебро,

      дыша туманом и обманом,

      и нет отчизны. Ничего.

* * *

      Бог пуританский ироничен к метрике,

      подумаешь, застыв с утра в воротах,

      что мы – викторианские помещики,

      переселенцы на больших болотах.

      По черностопу ходят псы охотничьи,

      пугая стаи чуть охрипших галок,

      и на ветру усадьбы как с иголочки

      с огромным серым дымом на порталах.

      Здесь по-простому чествуются праздники,

      здесь и не празднуют, похоже,

      у дней простые стоптанные задники,

      с резиной эдисоновой подошвы.

      А ты сверли мерцанье однозвёздное,

      точи огонь и возводи стропила,

      и тайну навсегда храни морозную

      для жизни строгой, строгой и унылой.

      Голубоглазо стеклышко бессмертия,

      шуршат часы с докучным опозданьем…

      Пойдем, викторианское наследие,

      ирония моя, потараканим.

* * *

      Младой любовник, не к тебе

      так нынче ластится Лаиса,

      ногами, выбритыми чисто,

      ласкает ноги в простыне.

      Окурок красный притушив,

      ласкается к тому, кто прежде

      любил ее, пока был жив,

      такой слепой любовью нежной.

      Послушай звон этих пружин.

* * *

      Человек загибается от пустяка,

      как от куклы отламывается рука,

      и об этом Толстой с убедительной силой

      рассказал, написавши Иван Ильича.

      Там столы и комоды стоят вкруг могилы,

      сослуживцы не видят, как слезы текут,

      и напрасно на цыпочках ходит верзила,

      заложивши за пояс взъерошенный кнут.

      Так откуда тогда этот свет на прощанье?

      Что изменит он в мире, где ужас и хлад,

      где жена уже смотрит пустыми глазами,

      просит морфий испить? Если этим назад

      пустяком бесполезным, бей, боль, ниоткуда,

      говори абсолютную правду в глаза,

      или веру верни в абсолютное чудо…

      А вот это вот – боль отвечает – нельзя.

* * *

      Мне нравится тусклая звездочка,

      мне нравится ветер сырой,

      мне