Фаранг. Евгений Шепельский

Впрочем, Джореку это было привычно – подскакивать и хлопаться на жесткую деревянную лавку. И морской болезнью он, судя по всему, не страдал.

      Давно пали сумерки, на небо высыпали звезды – непривычно яркие, разноцветные. В созвездиях я не разбираюсь, а вот серебряный рожок луны заставил улыбнуться – хоть что-то родное, знакомое. Злой ветер забросил меня на параллельную Землю, или, во всяком случае, такую планету, что по многим параметрам сходна с Землей. И комары тут… как у нас в разгар лета. Только фумигатора нет.

      Потянуло прохладой, где-то вдали лягушки открыли вечернюю сессию. Я облачился в плащ, крестьянин набросил на тощий стан что-то вроде вязаной безрукавки. Комары вились над Джореком по прозвищу Лис и настоятельно требовали его крови.

      Я обнаружил, что обладаю ночным зрением. Не знаю, как там видят в темноте хищники, но в моем случае не было ночного размывания предметов, я мог различить на порядочном расстоянии каждое деревце и почти каждый листик. Лишь бы луна светила. В полной темноте даже кошка становится слепа.

      Сон… внезапно вспомнился нынешний сон. Страшный… манящий… будоражащий. Я несся по ночному, залитому луной лесу, точно так же видя каждую травинку, каждый листик… Жестокий финал сна заставил сердце сжаться. Джорек, ну и кошмары тебя одолевают!

      Корчма стояла неподалеку от леса, к ней сходились три бугристые, разбитые дороги. Обнесенная высоким частоколом, она была заключена в хоровод огней – это фонари вывесили наружу на длинных палках.

      – Глейв сюда, конечное дело, не достает, да и твари не добегают, – промолвил крестьянин, зябко ежась. – Раз только было… илот шальной… забили его.

      Лярвы, илоты… что это все за твари, хотелось бы знать? И что такое глейв? Женщина из зова предупреждала не соваться в Сумрачье. Джорек, ау, подскажешь?

      Колыхнулись смутные воспоминания, в виски тут же шваркнула дикая боль.

      Ну и ну. Чтоб они сдохли, эти средневековые программисты!

      Широкие ворота распахнуты. Я увидел мощеное подворье с двумя коновязями, большим колодцем, поленницами дров. Мимо расставленных в беспорядке телег слонялось около десятка вооруженных людей, чья внешность, скажем так, не вдохновляла. Звякали доспехи, поблескивало оружие.

      – Во, охотнички, – процедил крестьянин. – Готовятся, кажись, в поход. Ну-ну. Чрево-то в последнее время озверело, жрет отряд за отрядом, так жрет, что уж и охотников на охоту все меньше. Но ты пробуй, пробуй. Могет да и выживешь, вернешься с добычей. – Он снова мимолетно меня оглядел. – Нет, парень, где-то я тебя видел. Вот ей же ей!

      Склероз у тебя, батя, склероз!

      Сама корчма больше походила на разбойный притон – мрачное трехэтажное здание из бревен, словно выросшее из земли. Все окна первого этажа забраны тяжелыми решетками, за мутными стеклами ничего не разглядеть. Из труб вьются дымы, двери на высоком крыльце полураспахнуты.

      Я спрыгнул с телеги, поклонился благодарно, натянул перчатку и, покопавшись в кошельке, выдал крестьянину серебряную монету. Он не столько удивился монете, сколько моей руке в перчатке. Долго смотрел, прежде чем взять серебряный кругляш.

      Я