Келарь. Виктор Гросов

виду – он уже успел скрыться за поворотом. Дионисий повернулся к Палицыну, стараясь скрыть свое беспокойство.

      – Что-то не так, отче? – спросил Палицын, заметив, как лицо настоятеля на мгновение омрачилось, а потом вновь приняло спокойное выражение.

      Они оба чувствовали чье-то присутствие.

      Дионисий на мгновение замялся, как будто прикидывая, стоит ли говорить о своих подозрениях. Он не хотел сеять лишнюю тревогу, но и молчать тоже не мог.

      – Ничего, чадо мое, – беззаботно ответил он, хотя его глаза выражали беспокойство, – это лишь тени играют, не обращай внимания. Просто… просто иногда кажется, что и в стенах монастыря не все так чисто и светло, как хотелось бы. Берегись, Авраамий, – добавил он уже более серьезно, – ибо тьма коварна, она прячется в самых неожиданных местах и всегда ищет, где найти слабое место. Не дай ей ни единого шанса, будь внимателен. Особенно в Москве, там все так переменчиво.

      Он вздохнул, понимая, что не может говорить прямо о своих подозрениях. Он не был уверен, подслушивал ли их Иродион, но это не отменяло того факта, что в стенах Лавры, помимо верующих, живут и те, чьи сердца не чисты. После этих слов Дионисий тяжело поднялся и покинул келью, оставив Палицына в глубокой задумчивости.

      Келарь смотрел ему вслед, пытаясь понять, что имел ввиду настоятель. Он снова повернулся к столу и углубился в чтение древних текстов.

      Вечером, когда за стенами Лавры сгустился мрак, и даже тихий шелест осенних листьев затих, Палицын, измотанный раздумьями уснул. Но сон не принес ему покоя. Он провалился в какую-то жуткую пучину, где прошлое, настоящее и будущее смешались в единое целое. Ему приснился кошмар, в котором он видел пылающие города, охваченные зловещим пламенем, как адские костры. Он видел реки крови, заливающие улицы, и слышал душераздирающие крики людей, мечущихся в отчаянии. Могилы зияли черными провалами, поглощая тела, а мертвые лица, обращенные к небу, выражали ужас. В этом сне не было ничего знакомого, но при этом все казалось до боли реальным.

      Он видел себя, будто со стороны, маленькой фигуркой, затерянной в этом хаосе. Он пытался кричать, звать на помощь, но голос его тонул в этом хоре отчаяния. Он пытался бежать, но ноги наливались свинцом, не давая ему двигаться. Каждое мгновение этого сна было наполнено отголосками надвигающейся беды, предчувствием грядущих страданий, которые вот-вот обрушатся на Русь. Смута во сне, переставала быть лишь политической проблемой, она становилась чем-то демоническим, осязаемым, личным.

      Сон был настолько ярким и жутким, что Палицын проснулся в холодном поту, задыхаясь и дрожа всем телом. Его сердце бешено колотилось. В полумраке кельи ему казалось, что он все еще слышит отголоски этого жуткого пророчества – крики, плач, треск пожаров. В голове у него крутились образы из кошмара, и он не мог понять, что из этого было сном, а что реальностью. Он несколько минут сидел на постели, пытаясь восстановить дыхание и успокоить дрожащие руки.

      Тишина, царившая над Лаврой, была