Малое собрание сочинений (сборник). Валентин Распутин

поднималось высокое, ясное, тугое. На небе, особенно в той стороне, которую могла видеть старуха, еще до солнца густо выступила синяя краска, и предутренняя муть утонула в ней. Было рано, но лес уже оправился ото сна, стоял легко и свежо, отличая дерево от дерева, даже поверху зелень не сливалась в одно, а вычерчивалась мягкими живыми линиями. С насеста за амбаром снимались курицы и, хлопая тяжелыми крыльями, слетали вниз, где торопливо отряхивались и сразу принимались целить в землю, двигаясь быстрыми, согревающими шагами. И впрямь было прохладно, с реки доносило настоявшейся за ночь сыростью, в огороде холодно поблескивала на листьях роса. Но утро менялось, двигалось в свою сторону: только что казалось неподвижным, ленивым, серым, а уже высветилось до дня, заиграло, заходило в нетерпеливом, детском ожидании, в небе узкими столбами встали радужные полосы – и правда, скоро после этого на глазах у старухи взошло солнце, и земля счастливо, преданно озарилась.

      Старуха и сама не знала, зачем она вылезла на улицу. Может быть, надеялась, что где-нибудь по дороге, не выдержав нагрузки, оборвется сердце и дело тем самым можно будет еще поправить. Нет, не вышло и тут. Выбралась. Она сидела одиноко, стыло, безучастно, смотрела в огород, в лес – на что натыкались глаза, – смотрела и ничего не видела, не находила. Она походила на свечку, которую вынесли на солнце, где она никому не нужна. Но солнцу старуха поддалась; она была в тонкой постельной рубахе и озябла до дрожи, даже скупое, чуть достающее тепло было ей кстати. Не полено – какой-никакой, а человек; тело, оказывается, еще узнаёт, что холод и что не холод. И все-таки этот день казался ей лишним, чужим, она с самого начала не хотела и боялась его: если не суждено было умереть ей ночью, значит что-то предстоит еще вынести днем. Зря ничего не бывает.

      И она сидела, ждала.

      В сенях зазвенел подойник – вышла Надя. Она никак не ожидала найти здесь старуху и с испугу подалась назад.

      – Мама! – Невестка звала ее мамой. – Ты как тут?

      Старуха, обернувшись, услышала ее и кивнула: тут.

      – Как ты сюда выбралась?! Ты же замерзла. Давай я тебя отведу обратно.

      Отказываясь, старуха решительно покачала головой: нет.

      – Но как же…

      Надя бросилась в избу, но сначала заглянула в старухину кровать – она в самом деле была пустая – и только потом сняла с вешалки и вынесла старухе фуфайку.

      – Как же это ты додумалась? – не могла опомниться она. – А все спят, не знают. Может, разбудить их?

      – Не надо, – сказала старуха. – Ты иди, дои. Я посидю тут.

      До двора Надя раза два или три оглянулась на свекровь – сидит!

      Солнце уже оторвалось от леса, вышло в чистый, готовый для него простор, держась чуть справа, как вчера и позавчера, десять и двадцать лет назад. Оно все еще было неяркое, четкое и не слепило глаза. Росы в огороде, казалось, даже прибавилось, горящими, заманчивыми искрами она блестела повсюду. Деревня просыпалась, над крышами поплыл дым, по улице