Гимназисты. Истории о мальчиках XIX века. Аркадий Аверченко

смотрит…

      Тёма убеждённо говорит:

      – Вот… вот как я тебя люблю!

      Друзья подходят к кладбищенской стене, отделяющей дом от старого, заброшенного кладбища.

      – Иоська, ты боишься мертвецов? – спрашивает Тёма.

      – Боюсь, – говорит Иоська.

      Тёма предпочёл бы похвастаться тем, что он ничего не боится, потому что его отец ничего не боится и что он хочет ничего не бояться, но в такую торжественную минуту он чистосердечно признаётся, что тоже боится.

      – Кто ж их не боится? – разражается красноречивой тирадой Иоська. – Тут хоть самый первый генерал приди, как они ночью повылазят да рассядутся по стенкам, так и тот убежит. Всякий убежит. Тут побежишь, как за ноги да за плечи тебя хватать станет или вскочит на тебя, да и ну колотить ногами, чтобы вез его, да ещё перегнётся, да зубы и оскалит; у другого половина лица выгнила, глаз нет. Тут забоишься! Хоть какой, и то…

      – Артемий Николаич, завтракать! – раздаётся по саду молодой, звонкий голос горничной Тани.

      Из-за деревьев мелькает платье Тани.

      – Пожалуйте завтракать, – говорит горничная, ласково и фамильярно обхватывая Тёму.

      Таня любит Тёму. Она в чистом, светлом ситцевом платье; от неё несёт свежестью, густая коса её аккуратно расчёсана, добрые карие глаза смотрят весело и мягко.

      Она дружелюбно ведёт за плечи Тёму, наклоняется к его уху и весёлым шёпотом говорит:

      – Немка плакала!

      Немку, несмотря на её полную безобидность, прислуга не любит.

      Тёма вспоминает, что в его столкновении с бонной у него союзники вся дворня, – это ему приятно, он чувствует подъём духа.

      – Она назвала меня дураком, разве она смеет?

      – Конечно, не смеет. Папаша ваш генерал, а она что? Дрянь какая-то. Зазналась.

      – Правда, когда я маме скажу всё – меня не накажут?

      Таня не хочет огорчать Тёму; она ещё раз наклоняется и ещё раз его целует, гладит его густые золотистые волосы.

      За завтраком обычная история. Тёма почти ничего не ест. Перед ним лежит на тарелке котлетка, он косится на неё и лениво пощипывает хлеб. Так как с ним никто не говорит, то обязанность уговаривать его есть добровольно берёт на себя Таня.

      – Артемий Николаич, кушайте!

      Тёма только сдвигает брови.

      В Зине борется гнев к Тёме с желанием, чтобы он ел.

      Она смотрит в окошко и, ни к кому особенно не обращаясь, говорит:

      – Кажется, мама едет!

      – Артемий Николаич, скорей кушайте, – шепчет испуганно Таня.

      Тёма в первое мгновение поддается на удочку и хватает вилку, но, убедившись, что тревога ложная, опять кладёт вилку на стол.

      Зина снова смотрит в окно и замечает:

      – После завтрака всем, кто хорошо ел, будет сладкое.

      Тёме хочется сладкого, но не хочется котлеты.

      Он начинает привередничать. Ему хочется налить на котлетку прованского масла.

      Таня уговаривает его, что масло не идет к котлетке.

      Но ему именно так хочется, и, так как ему не дают судка с маслом, он сам лезет за ним. Зина не выдерживает: она не может