Смотр. Последняя невеста. Дина Гауз

процеживаю сквозь зубы.

      – Как грубо. Часики тикают, Морозова. Каждую секунду твой инвалид-братишка все больше нам должен.

      – Да нихрена он вам не должен, уроды гребанные.

      Кан лишь иронично хихикает, подступаясь ко мне медленно, будто пытаясь растянуть мой страх, но мне не страшно.

      Ну, не то чтобы не страшно, просто я знаю, на что способен Кан и как я не способна выжить после ножевого ранения. Однако не рыпаюсь с места, лишь сжимаю кулаки и стискиваю зубы чуть ли не до хруста, твердо глядя в его лисьи зенки.

      – Тебе, видимо, напомнить надо, Софийка, как мы из-за братца твоего на бабки попали. Если бы не проиграл он Трафиму, не было бы за ним долга.

      – Он не виноват. Ты же видел этого Трафима, шкаф шкафом. Зачем на Серегу ставил?

      – Ну, убедил Серега меня, что сможет победить его. И что в итоге, а, Сонь?

      Он подходит ко мне так близко, что я чувствую, как у него воняет изо рта. Все мое тело сжимается, готовясь либо бежать, либо драться.

      – Ваш папашка больше вас не спасет, Морозова. Ни твоего братца-урода, ни старую мать-кошелку, ни тем более тебя, тупарылую сучку.

      Тут дыхание сбивается от поступившего к горлу гнева.

      Я не знаю ни одной вещи, которая могла бы меня задеть так, как нападки на мою семью. Я готова вытерпеть в жизни все: голод, холод, ходить в тряпье и работать сутками. Пусть меня бьют, ненавидят и кричат, но никто никогда не должен касаться моей семьи.

      Поэтому нехило завожусь от слов Кана. Завожусь так, что не замечаю, только слышу, как на землю плюхается мой мешок, а в следующую секунду напрыгиваю на Кана и цепляюсь ногтями в его тупорылую рябую рожу. Его шайка разражается криками и улюлюканьем, забавляясь над моими глупыми попытками нападения, а меня тут же настигает удар, да такой силы, что я смачно плюхаюсь на землю.

      В принципе я не боевой комплектации: от недоедания и огромного количества движения дохлая, как помойная собака, а еще ростом не вышла – чуть выше побитой тумбочки. Благо смелости и гонора мне не занимать, и именно эти пустоголовые, как говорит мама, характеристики заставляют меня тотчас вскочить на ноги, игнорируя острую боль в районе живота, и совершить еще одну бессмысленную попытку напасть на Кана.

      Храбрость и слабоумие.

      – Ну братишка твой, конечно, лучше дрался!

      Прямой удар в нос – это все, что нужно, чтобы вывести меня из строя. И Кан выписыает такой удар, что ноги у меня подкашиваются и я падаю ничком, а сырую землю орошает теплая вязкая кровь. Голова кружится, а слух покидает меня на короткое мгновение, оставив после себя лишь слабое гудение где-то в черепе.

      Вспоминаю, как папа учил меня драться, но быстро понял, что грубая сила – это не про меня. И вручил мне свое ружье.

      Папа бы никогда не допустил, чтобы хоть кто-то коснулся меня пальцем.

      Я прихожу в себя, когда рука Кана цепко хватает меня за волосы и так сильно дергает на себя мою многострадальную голову, что у меня чуть гортань не трескается. Глухо рычу сквозь зубы.

      – Знал бы твой братишка, куда лезет, не стал бы лезть. Знал бы, что ты отвечать будешь,