Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

с извозчиком и вошли в помещение выставки.

      – Ну, Господи благослови! Сейчас полезем в поднебесье, – сказал Николай Иванович, взял жену под руку и направился прямо к Эйфелевой башне.

      – Я, Николай Иваныч, так за тебя все время держаться и буду, когда мы наверх подниматься станем. Коли ежели что – так уж вместе… – говорила Глафира Семеновна.

      – Да уж ладно, ладно. Держись сколько хочешь.

      – Фу, как страшно! Уж и теперь руки и ноги дрожат.

      – А ты твори молитву.

      Супруги подошли ко входу в башню.

      XXXVIII

      У кассы, где продают билеты для поднятия на Эйфелеву башню, – хвост. Пришлось становиться и ждать очереди.

      – Вот живут-то! Куда ни сунься – везде очереди жди. Хвост, хвост и хвост… Весь Париж в хвостах, – роптал Николай Иванович. – На выставку входишь – хвост, на башню лезешь – хвост. Вчера даже обедать шли в хвосте.

      – На башню лезть, так хвост-то даже и лучше. Всегда одуматься можно, пока в хвосте стоишь, – отвечала Глафира Семеновна. – Уйдем, Николай Иваныч, отсюда… Ну что нам такое башня! Да провались она совсем.

      – Что ты! что ты! Ни за что на свете! Продвигайся, продвигайся…

      Билеты взяты. Публика стремится к подъемной машине. Здесь опять хвост.

      – Тьфу ты пропасть! Да тут в Париже и умирать придется, так и то в хвост становись! – плюнул Николай Иванович.

      Глафира Семеновна держалась сзади за мужа и шептала:

      – Голубчик, Николай Иваныч, страшно! Я и теперь чувствую, как под ногами что-то шатается.

      – Не взобравшись-то еще на башню! Да что ты. Двигайся, двигайся…

      Подъемной машины еще не было. Она была наверху. Но вот заскрипели блоки, завизжали колеса, катящиеся по рельсам, и громадная карета начала спускаться.

      – Фу! Прямо на нас. Даже дух замирает. А запрут в курятник да начнут поднимать, так еще хуже будет, – продолжала бормотать Глафира Семеновна, держась за пальто мужа.

      – А ты зажмурься – вот и не будет страшно.

      Три раза поднималась и опускалась карета, пока супругам пришла очередь занять в ней места. Наконец они вошли и поместились на деревянных скамейках, стоящих в ряд. Дверцы кареты задвинулись. Глафира Семеновна перекрестилась и слегка зажмурилась. Свисток, и карета, глухо постукивая колесами о рельсы, начала плавно подниматься наверх. Глафира Семеновна невольно взвизгнула и вцепилась в рукав мужа. Она действительно боялась, побледнела и слезливо моргала глазами. Николай Иванович, как мог, успокаивал ее и говорил:

      – Эка дура, эка дура! Ну с чего ты? Ведь и я с тобой… Полетим вниз – так уж вместе.

      Сидевший рядом с ней длинноногий англичанин в клетчатом пальто, в неимоверно высокой шляпе и каких-то из желтой кожи лыжах вместо сапог, тотчас полез в висевшую у него через плечо вместе с громадным биноклем кожаную сумку, вынул оттуда флакон со спиртом и, бормоча что-то по-английски, совал ей флакон в нос. Глафира Семеновна отшатнулась.

      – Нюхай,