Гербарий неисполненных желаний. Любовь Хаимовна Левитина

резон?

      Там сердце бой ведёт за выживание,

      как Робинзон.

      Там всю неделю только понедельники

      и тусклый свет,

      колючие кустарники и ельники,

      а пятниц нет.

      Зачем делить равнину эту серую,

      на дни дробя?

      И, если мерить собственною мерою,

      там нет тебя.

      Эскалатор

      Вооружившись копьями и латами,

      и мудростью заслуженных седин,

      на бесконечно длинном эскалаторе

      всё глубже опускаешься, один.

      Карабкаясь наверх, крича и падая,

      в надежде на спасительный этаж,

      ползёшь совсем без сил, но надо… надо ли?

      Площадок нет, устойчивость – мираж.

      Неумолима «лестница-чудесница»,

      не одолеть текучей западни.

      Слова увянут, время перебесится.

      Бегут ступеньки – ниже, ниже, ни…

      Покаяние

      Отойду от себя и приму, что душою изведано,

      оглянусь на краю у обрыва ушедшего дня,

      вспомню смутные образы тех,

      кто нечаянно предан мной,

      и – утративших статус друзей —

      тех, кто предал меня.

      Вмиг, судьбой разведённые,

      стянутся рваные линии,

      что внутри оставляют ничем не смываемый след,

      и по этому следу цепочкой промчатся эринии*,

      а в шкафу шевельнётся давно позабытый скелет.

      Серым пеплом осыплются

      тусклые будни и новости,

      станет нудной заботой привычно отлаженный быт,

      и потянутся щупальца

      крепко запрятанной совести,

      чтобы душу измучить, а может быть, даже убить.

      Снова спустится ночь тёмной взвесью

      рассеянной копоти,

      закрывая ворота для света и окна черня.

      Я готова простить вас, кто предал доверие походя,

      а кого предала, дорогие, простите меня!

      – — – — – — – — —

*Эринии – богини мщения, обитательницы Аида.

      Старые фотографии

      Тени пляшут над столом,

      тусклый свет сгоняя к ночи.

      Дождь. Ущербная луна совершает водный трафик.

      Я читаю допоздна стопку старых фотографий,

      словно повесть о былом – о хорошем и не очень.

      Как рисунки угольком —

      чёрно-белое пространство.

      Будто впрямь защищены от разлуки, от беды и

      от морщин и седины, все такие молодые,

      только где-то далеко – кто ушёл и кто остался.

      В дребезжании стекла звуки времени и ветра,

      и глядят издалека годы – загнанные кони.

      И дрожит моя рука, и дрожит в моей ладони

      жизнь…

      которая прошла…

      невозвратно, незаметно…

      Отпусти меня

      Открывается небо для нового дня,

      и дурная тоска обнимает меня,

      облегает меня, как рубашка нательная.

      Не смертельная.

      Я зароюсь в подушку и спрячу глаза,

      но проснуться