Миниатюрист. Джесси Бёртон

аккуратной, стремительной и уверенной рукой. Мать не позволила его прочитать, но неделю спустя Нелла узнала, что ей предстоит играть для купца из Амстердама по имени Йоханнес Брандт. Солнце бросало прощальные лучи на темнеющие равнины Ассенделфта, а незнакомец сидел в их тихо ветшающем доме и слушал.

      Ей показалось, что он был тронут, сказал, что ему понравилось.

      – Обожаю лютню. Очаровательный инструмент. У меня целых две. Висят без дела много лет.

      И когда Йоханнес Брандт («Тридцать девять, настоящий Мафусаил!» – подзудил Карел) попросил ее руки, Нелла согласилась. Отказать было бы неблагодарно и, спору нет, глупо. Какой еще у нее выбор, кроме как, говоря словами Марин, стать женой?

      После сентябрьской церемонии бракосочетания, на которой их имена внесли в церковные метрики, и скромного ужина в доме Ортманов Йоханнес распрощался. Нужно было лично доставить товар в Венецию. Нелла с матерью кивнули. Обаятельная улыбка и окружающий Йоханнеса ореол богатства делали его неотразимым. В первую брачную ночь Нелла спала, как и многие годы, валетом с ерзающей сестрой. Все к лучшему, думала она, представляя, как поднимается из пламени Ассенделфта женщиной – женой, и все, что за этим следует…

      Ее мысли прерывает лай собак в передней. Чей-то голос… Это Йоханнес, сомнений нет! Ее муж здесь, в Амстердаме, – поздновато, но все-таки приехал! Нелла садится на брачном ложе и сонно репетирует:

      – Очень приятно. Хорошо съездили? В самом деле? Я так рада, так рада!

      Однако она не смеет сойти вниз. Ей не терпится его увидеть, но волнение берет верх. Становится нехорошо в животе. Как же поступить? В конце концов она сует ноги в башмаки, накидывает поверх ночной рубашки шаль и крадучись выходит в коридор.

      Собаки цокают когтями по мраморным плитам. Их шерсть пахнет морем, хвосты шлепают по мебели. Марин опередила ее и уже встречает брата.

      – Я никогда этого не говорил, – произносит тот ровным глубоким голосом.

      – Теперь не важно. Рада тебя видеть! Я молилась о твоем благополучном возвращении.

      Марин выходит из тени, и пламя ее свечи танцует вверх-вниз. Вытягивая шею, Нелла разглядывает просторный плащ и пальцы мужа, на удивление толстые, как сосиски.

      – У тебя измученный вид, – продолжает золовка.

      – Знаю, знаю. Осень в Лондоне…

      – …чудовищна. Вот, значит, где ты был. Позволь мне!

      Свободной рукой Марин помогает снять плащ.

      – О Йоханнес, ты похудел! Как можно уезжать на такой срок!

      – Я не похудел. – Он идет прочь. – Резеки! Дана!

      Собаки бегут за ним, точно члены семьи.

      Нелла осмысливает странные клички: Резеки, Дана… В Ассенделфте Карел звал собак Мордаш и Черноух – без затей, зато в полном соответствии с характером и внешностью.

      – Брат! Она здесь…

      Йоханнес останавливается, не оборачиваясь. Его плечи ссутуливаются.

      – В самом деле? Хорошо.

      – Тебе следовало ее встретить.

      – Уверен, ты и без меня отлично справилась.

      Воцаряется