Любовь моя Ана. Софья Асташова

последствиями. Тело меняет форму. Сначала едва заметно, потом явно. Когда это стало явно? Мне хочется спросить каждого, кто меня тогда видел: они заметили изменения? Что подумали? Это самое интересное. Но, к моему глубокому огорчению, у болезни было мало свидетелей.

      Я уменьшилась больше чем в два раза. Я видела себя как плоскую тень из кукольного театра. Я потеряла половину себя. Если подумать, где может быть эта моя вторая половина? Неужели она просто исчезла? Растворилась в воздухе? Растаяла, как облачко. Тело пропадало, а затем появлялось, но это была уже другая я. Новая я. Таких я у меня было несколько.

      Поэт ничего не знал о моих победах. Я уже была на седьмом небе от счастья и поднялась ещё выше, когда он предложил встретиться.

      – Один раз. Дай мне ещё один шанс.

      Я согласилась не потому, что хотела снова быть с ним, но чтобы он увидел, чего я добилась.

      Был жаркий летний день, пешеходов окутывал белый тополиный пух. Ветер приносил пыль и пыльцу. Улицы, вечно людные и широкие, полны мужчин. Мужчин, до которых мне теперь нет дела.

      Несмотря на жару, на мне надет глухой коричневый пиджак с большими пуговицами, туфли на каблуках и чёрная юбка. Тугой высокий хвост означал, что всё серьёзно. Я была похожа на училку русского языка и литературы. Восемь букв, первая С – смирение.

      На нём была голубая рубашка поло с коротким рукавом и джинсы. Узкое заострённое лицо. На шее, как амулет, болталась плёночная камера.

      Мы идём мимо краеведческого музея, на котором висит огромная афиша выставки Марка Шагала. Он на ходу сочиняет стихотворение:

      Марк Шагал.

      И я шагал.

      И мы шагали

      С Марком.

      Или это была заготовка? С ним никогда не знаешь наверняка. Невзначай говорит, что сочинил кое-что и обо мне. Если верить его словам, то это первый раз, когда я удостоилась такой чести.

      – Не хочешь услышать? – спросил он.

      Я только улыбнулась и ничего не ответила. Если он и расстроился – это его дело.

      Солнце садилось за домами, город пылал в закатных лучах, а небо наполнялось светом. По пути нам встретился книжный магазин, в котором недавно открылась кофейня. Я взяла порцию горячего и очень горького американо. Он пил капучино, и, когда отпивал из него, над губой оставался след от молочной пены. Капля кофе убежала через край, и я наблюдала, как та медленно стекает по стенке стаканчика. Он сказал, что напиток превосходный, и по-детски улыбнулся.

      Мы остановились в отделе поэзии, который представлял собой пару полок с тонкими книгами. Люди монотонно проходили мимо, поднимались и спускались по лестнице. Он взял двуязычный томик Лорки и стал зачитывать наугад.

      Любовь до боли, смерть моя живая,

      жду весточки – и дни подобны годам.

      Забыв себя, стою под небосводом,

      забыть тебя пугаясь и желая[5].

      Дальше можно не продолжать, потому что скучно. Я нахожусь там, ничего не чувствуя. Смотрю на время и на

5

  «Сонет о письме» – Ф. Г. Лорка. Перевод А. Геркулесова.