Четвёртое измерение. Непоэзия. Наташа Корнеева

цели и кончины,

      где грань между кнутом и пряником,

      меж человеком и скотиной,

      кому пристало в пояс кланяться,

      кому и крест – петля на шее.

      Из плащаницы сшили платьица

      для вакханалии в  траншее,

      оскалы из улыбок высекли,

      из языков – деликатесы.

      Исправно прижигали прыщики

      холодным оловом невесты

      своим несуженым-неряженым

      в костюмах, вышитых на вырост,

      ремни с начищенными пряжками

      да по тридцатнику на рыло.

      С перебинтованными горлами

      над  не доросшими хребтами

      поспешно за углом соборовали

      не перекрещенных крестами.

      Звезда раскачивалась ранняя

      в морозном облаке тумана.

      В припадке рабского старания

      халдеи резали барана.

      И забивали залпом патоку

      во рты разверстые немые,

      слюной давились, жадно сглатывали,

      верёвку не забыв намылить.

      В хлеву заброшенном, за рощицей

      тонюсеньких дерев-подростков,

      стояли в очереди роженицы

      за дымом и за пепла  горсткой.

      за окном

      мир за окном незваным гостем топчется,

      проснуться  невозможно  и не хочется,

      звонок отключен, и беруши вставил -

      но так громки, навязчивы удары

      его внутри, что кажется вот-вот

      всё вдребезги сломает, разорвёт:

      и оболочку, данную в нагрузку,

      и бестолковый, но прекрасный сгусток

      невесть чего, зародыш чистоты,

      поспешно птицам закрываю рты:

      не пойте, птахи, траур у меня,

      мне принесли с утра останки дня,

      накрою стол вчерашнею листвой,

      мы станем пить за упокой с тобой,

      непрошенным, заброшенным, пустым,

      молчим, молчим, сто тысяч раз молчим,

      рассвета тень пылится там, в углу,

      толпа зевак повытопчет траву,

      не принесёт на праздник ничего,

      смешно-грешно отвоет грешного,

      на скатерти засохшее вино,

      а мамка божья головой в окно

      колотится, с ней рядом мать моя

      глядит, глядит с укором на меня,

      а я кричу, но на губах печать,

      мне криком получается молчать,

      холодным лбом к разбитому стеклу

      припасть и плакать – всё, что я смогу

      Ирине Айдаровой

      она боялась смотреть на звёзды,

      была красива (в масштабах местных),

      такая правильная, серьёзная,

      мила в общении, интересна,

      она ходила – спина прямая,

      открытый взгляд, на губах – улыбка,

      она была мне подругой, зная,

      что я – ошибка,

      мы пили кофе на кухне узкой

      в моей хрущёбе, курили молча,

      она умела и по-французски,

      а я по-русски так-сяк – не очень,

      она – москвичка, в глазах – усмешка,

      мол, ненадолго живу в изгнании,

      и муж достойный, сама успешна,

      ей