Погасни свет, долой навек. Дарья Иорданская

хочу говорить с обоими, – сказала мадам Кесуотер глубоким, грудным голосом. В нем рокотал прибой, пересыпались камни и гудел ветер. – У меня есть послание для вас.

      – Что за послание? От кого? – сухо спросил мистер Гамильтон, занятый своей сигарой.

      Мадам Кесуотер повернула к нему голову, как-то странно, по-птичьи, словно могла вращать ей, точно сова. Рука Элинор невольно взметнулась к шее и оттянула край воротничка.

      – Ты забыл правила, Грегори Гамильтон? Я не могу ничего сказать просто так, без оплаты.

      Мистер Гамильтон поморщился.

      – Правила… Какую же ты хочешь оплату?

      Губы мадам Кесуотер, слишком сухие и тонкие для круглого, пухлощекого лица, растянулись в жуткой улыбке, и Элинор вдруг засомневалась, что видит перед собой старую знакомую. Словно что-то чужое, опасное и по-настоящему страшное пришло к ней в привычном облике.

      – Ты знаешь, Грегори Гамильтон, чем мне платят.

      – Живой кровью и горелой плотью, – безразлично произнес Дамиан у Элинор за спиной.

      Мадам Кесуотер кивнула.

      – Ваша кровь и плоть ценится дорого, мальчики.

      Надо уйти, поняла вдруг Элинор. Уйти из этой комнаты, от этого странного разговора, от людей, обсуждающих такие неприятные, такие дикие вещи. Она отступила на шаг, еще на шаг, но тут на талию ей легла рука. Что-то острое чиркнуло по щеке, и кровь проступила на рассеченной коже. Несколько капель брызнули в сторону. Мадам Кесуотер втянула воздух, принюхиваясь, и улыбка ее стала шире. Влажный бледно-розовый язык облизал губы в голодном предвкушении.

      В глазах помутилось. Элинор вдруг померещилось что-то странное, неправильное, невозможное. Силуэт мадам Кесуотер, плотный, вещественный, земной, вдруг затрепетал, размылся по краям, словно акварельный рисунок, на который плеснули воды. Во все стороны потянулись тонкие плети тьмы, точно щупальца огромного спрута. Они извивались, вызывая тошноту, корчились, силились достать мистера Гамильтона, Дамиана, саму Элинор, но замирали в полудюйме и опадали на ковер. Видение было живым, ясным, казалось настоящим, и страх перед неведомым существом, что пришло в облике мадам Кесуотер, застил боль от порезанной щеки, гнев, все прочие чувства. Элинор застыла, точно добыча, беспомощный крольчонок перед голодной змеей.

      Ей случалось галлюцинировать однажды, во время спиритического сеанса, устроенного тетей Эмилией. Ей было восемнадцать, тетушка сочла ее подходящей кандидатурой, ведь дух, которого они хотели призвать, был столь же юной девушкой. Элинор сидела тогда за столом, справа отец усопшей, мистер Орфей (тетушка всем давала прозвища), справа – мисс… мисс… имени уже и не вспомнить, подруга, и тетушка напротив, и еще какие-то люди, растворяющиеся в тени, и еще-еще-еще, словно комната набита народом, и перешептывания, и растекающиеся по воздуху чернила, иссиня-черные, и то, что пытается сбежать, спрятавшись в этой черноте. И боль в груди, словно острые иглы вонзаются в сердце.

      Элинор закашлялась. Во рту появился