Во имя Солнца. Дарья Савицкая

дочь.

      Это была тёмная и недостойная история. Замужем Миронега не была, а отцом назвала рыцаря с Архипелага – этой нечисти у нас в замке развелось предостаточно после того, как дневная принцесса Малиновка заключила выгодный для Солнечного королевства брак с молодым королём Архипелага. Имени фаворита королевы не разглашали, да и интереса особого к той теме не было. По счастью, первенец Миронеги почти наверняка был бы лишён наследства и прав на трон.

      Это был ужасающе жаркий день, тяжелый даже для здоровых людей, что уж говорить о впервые рожающей женщине. Я даже сомневался, выживет ли она после той обширной кровопотери и изматывающих схваток, длящихся почти сутки.

      У нас были наготове кормилицы для принцессы, но кто-то из слуг настоял, чтобы новорождённую безымянную девочку, новую предрассветную принцессу, отнесли к умирающей матери и положили спать рядом с ней. Будто надеялись, что плач ребёнка поднимет с посмертного ложа юную королеву.

      Я молился, чтобы она хотя бы дожила до рассвета.

      Но ещё до восхода Солнца мне доложили, что Миронега встала с постели и занялась ребёнком, отогнав кормилиц. Жар её спал, а последствия кровотечения исчезли не иначе как чудом.

      Чудо, спасшее королеву, после своего подвига затаилось на два или три дня, прежде чем окружающие заметили новые странности.

      Птицы странно себя вели в присутствии новорождённой, хотя начать стоило уже с того, что птицы в принципе по неведомой причине стремились при ней присутствовать. Солнце-птицы всех мастей, от крошечных жаворонков до диких ястребов слетались на её плач, если девочка оказывалась на улице, и опускались на ограду, на ветви деревьев и даже на землю рядом, не сводя с младенца глаз. Зато боялись её теневые твари – кошки.

      Тело новорождённой хранило жар, который не могли снять никакие снадобья и лекарства, хотя самой девочке это, казалось, не мешало.

      Няньки твердили, что если поукачивать новую принцессу с полчаса, то исчезает головная и зубная боль.

      Глаза её, с младенчества светлые, были странного оттенка – не голубые, как у матери-королевы, а светло-жёлтые, как у новорождённого котёнка. Сперва это списывалось на примесь заморской крови от отца-островитянина, но в день имянаречения открылась самая главная из черт принцессы.

      За пробивающиеся на голове рыжие волосы её решили назвать Полымя, и я уже читал на алтаре молитву дарования имени, собираясь назвать младенца. Я торопился закончить обряд, пока она не возобновила плач, ловил минуты тишины. Омыв её водой из чаши, я поднял младенца на руки, собираясь переложить принцессу на выступ алтаря и впервые назвать по имени.

      Взгляд мой упал на стену, на которой лежала моя собственная тень, чуть вытянувшая руки вперёд, удерживающая… пустоту.

      У младенца в моих руках не было тени.

      Монахи и жрецы порой утрачивали свои тени в результате бесчисленных духовных подвигов, многолетних постов и молитв, но то были случаи – один на тысячу, черта мудрых старцев, выслуживших лучшую из наград. Принцесса