Во имя Солнца. Дарья Савицкая

Первые несколько метров я просто толкаю его ногами, ленясь поднимать, всё равно никто не видит. Но поднять приходится – он неприятно и громко скрипит о неровности пола, привлекая ненужное внимание.

      Подхватив ящик на руки, я почти бегом кидаюсь к выходу из Королевского Храма.

      Люди, попадающиеся мне на пути, либо заняты делом и не оборачиваются на звук шагов, либо идут мне навстречу и быстро разминаются, толком не приглядываясь, что я там тащу. Ящик в моих руках слишком обычен, чтобы привлечь внимание. Там можно переносить почти всё – например, запас писчих принадлежностей родному корпусу, или объедки со стола старших Жрецов, припрятанные для подкормки свиней, собак и однорунных монахов, которые в еде немногим переборчивее первых. В принципе, в таком ящике мне даже как-то раз пришлось выносить из Храма кошку, отловленную на верхних этажах и приговорённую к изгнанию. Не желающая изгоняться кошка едва не разорвала мне до костей руки, пока не оказалась в ящике.

      До выхода из Храма добираюсь без приключений. На улице стоит прекрасное весеннее утро, свежий ветер приятно бодрит. Площадь живёт своей обычной жизнью – мечутся туда-сюда монахи и Жрецы, суетятся прихожане, бегают чьи-то дети. От ворот доносится едва слышный перезвон старых ветряных флейт. Я быстро пробегаю через площадь – одна из десятков точек, пересекающих площадку перед Храмом очередным суетным утром. Лишь у самой границы с тропинкой в сад я приостанавливаюсь, чтобы поудобнее перехватить ящик, оборачиваюсь на Храм – и замираю.

      Вдоль лоджии третьего уровня неторопливо двигается фигура. Возраст выдаёт старческая сутулость и некоторая скованность движений. Светло-жёлтое одеяние с чёрными и красными элементами кажется светлым пятном в тени. Изношенная жреческая грива надвинута на самое лицо.

      Он не мог почувствовать мой взгляд, но остановился и взглянул на площадь, как будто это действительно было так. Казалось, он ищет глазами в толпе именно меня. Против этого не помогало ни понимание, как нелеп мой страх, ни твёрдое знание, что этот человек к старости стал страшно близорук.

      Сокол. Королевский Жрец Сокол.

      Те на площади, кто замечали его, замирали приподняв руки в приветственном жесте, будто хотели обнять старика. Мои руки были заняты ящиком, который стал, похоже, вчетверо тяжелее, чем был ночью.

      Тени цветущего сада приняли меня под свою защиту и укрыли от нежелательного внимания Сокола. Ноги несли меня к жилым зданиям. Всё ближе становились обыденные звуки: громкие разговоры, перекличка скотины, звук топора, опускающегося на поленья, и хлопки многочисленных дверей. Окончательно исчезли отзвуки песнопений, заполнивших сейчас Королевский Храм.

      Дверь приходится толкать онемевшим от напряжения плечом.

      Десять секунд – отдышаться. Минута – разворошить угли в очаге, на котором утром кипятили воду для чая и умывания, подкинуть дров. Ногами, уже не боясь, что услышат, подтолкнуть ящик. У настоятельских покоев мало соседей.

      Огонь занялся неплохо. От камина потянуло