Пыльные перья. Ольга Дехнель

был одинаков. Было ли ей легче? Было ли остальным легче? Конечно нет.

      Саша поежилась. Двенадцать часов после инцидента, двенадцать часов бумажной волокиты и напряженного беспокойства, три больших стакана крепкого кофе. И она не находила себе места. Саша зацепила взглядом свое отражение в дверной ручке, косое и позолоченное, но ей хватило, она показала отражению язык. Все будет просто. Как дышать. Саша постучала, а после потянула дверь на себя. Испуг с лица слетел давно и прочно, Саша Озерская улыбалась.

      Лето, побудь со мной еще немного, прошу тебя. Задержись. Останься с нами. Слышишь? Останься со мной навсегда.

      Мятежный заметил ее первым, недовольно сжал зубы: им всем зубы сводило от страха, а она, загорелая до бронзового, в своем дурацком сарафане явилась будто на парад, притащила с собой все краски жизни разом. Из всего пытается сделать моноспектакль. Саша игнорировала его ходящие желваки, его вздувшиеся вены, его выразительный взгляд из серии «тебя здесь не ждали». Игра была дурацкая, будто она – красная тряпка, а Мятежный – взбешенный бык. Но они ведь не на корриде. Саша игнорировала и густой лекарственно-травяной запах, даже не взглянула на несколько перепачканных кровью салфеток на прикроватной тумбочке. Она была здесь не за этим.

      Грин лежал в постели, цвет его лица приближался к салатовому, который хорош был бы на стенах больницы, но никак не на человеке. Но он был живой, и это единственное, что заслуживало внимания. Заметив Сашу, он даже улыбнулся, сделал мягкий жест рукой в знак приветствия, Саша следила за его пальцами, отмечала просвечивающиеся на запястьях вены.

      – Марк, можно мне с ним минуточку наедине? Пожалуйста-пожалуйста? И вишенка на тортике?

      Саша уже видела отказ и пару ласковых, рождающихся у него на кончике языка. Больных. Ядовитых. И злых. Мятежный не сказал ей ни слова, но уже то, как демонстративно он не обращался к ней напрямую, говорило достаточно. Ненавидь меня сколько хочешь. Но сделай это после.

      – А еще здорово, если мы при этом не устроим сцену, да-да-да? Маречек, пожалуйста?

      Саша веселилась. Саша включала дурочку. Саша знала, что Грин за ними наблюдает, что зрелище с их вечными перепалками его забавляет до тех пор, пока не переходит все границы. Так пусть он улыбается.

      Мятежный будто не хотел на нее даже смотреть, всё те же сжатые зубы, то же отвращение. Он взглянул на Грина, немой вопрос в его глазах, Грин кивнул, соглашаясь. Он улыбался Мятежному ободряюще, будто давал обещание: «Иди, я никуда не исчезну. Я дождусь тебя здесь». Саша немного завидовала. Их вовлеченности. Немым разговорам. Пониманию. Даже их статусу лучших друзей. Ей такое даже и не снилось, и оттого было всегда немного одиноко. Не так: ей было ужасно одиноко. Мятежный скрылся за дверью, бросив на нее предостерегающий взгляд, приложив дверью напоследок о косяк так, что Саша вздрогнула.

      – О, так много в пользу «не устраивай сцен», правда? – Она произнесла почти нараспев, забывая о праведном гневе Мятежного тут же.

      Грин подвинулся,