Пыльные перья. Ольга Дехнель

со стен обои, а после взялся за сами стены. Девочка – на самом деле ей было почти пятнадцать, а это значит, ей уже выдали паспорт, она была гражданкой, почти девушкой – родилась в этом огромном пожаре.

      Саша открыла глаза, страшные гул и пламя гнались за ней и не могли достать, не дотягивались до кожи, солнце Сашу любило, и загар ложился легко, Саша не знала, насколько любило ее солнце. Саша бежала через разрушающийся дом и утыкалась в закрытые двери, кругом только закрытые двери, двери, двери.

      – Выпустите!

      Саша знала, что случилось: огонь догнал и съел папу, огонь догнал и съел маму – она превратилась в огромный живой факел, пылающий огненный шар в гостиной. Огонь съел бедную уборщицу, даже не дав ей проснуться. Огонь добрался даже до старого Колокола – о, как Саша плакала, бродя по руинам, по оскалившемуся, обгоревшему остову дома и зовя, зовя домового по имени. Не отозвался ни старый Колокол, ни даже их дворовой. Никто не отозвался. Только старый гул пожара все еще жил в руинах того, что было ей дорого. Саша помнила все. И огонь был здесь – о нет, это вовсе не строгий домовой Центра. Саша бежала через пожар, и огонь съел всю ее одежду, но так и не дотянулся до кожи, все пытался облизать голые ноги и спину, зацепить хотя бы волосы. И не мог.

      Саша видела, как кто-то бежит ей навстречу, и в голосе будто бы слышалось облегчение, разрывая гул пожара, искаженный до неузнаваемости, он не мог покинуть обожженного горла:

      – Сашенька!

      Саше хотелось бежать дальше, бежать сколько хватит сил, вместо этого она подняла глаза и тихо ответила:

      – Папочка.

      Ее красивый папа мало походил на себя. Саша видела, как шевелятся его губы, и видела, как с каждым движением с лица сползает обожженная плоть, пока не проглянула ослепительно белая кость. Скоро начала чернеть и она. В пожаре не было места белому. Он тянул к ней черные руки, уменьшался с каждой секундой, сворачивался в огне, огонь не трогал Сашу. Огонь не пощадил никого, кроме нее. Саша видела, с каким трудом ворочался у него во рту черный язык, стремясь сложить одно-единственное имя:

      – Са… шень… ка…

      Саша видела, как за ним тянутся другие жуткие чернеющие мумии. Старая горничная. Старый Колокол, осыпающийся пеплом… Саша не видела маму. Саша бы не выдержала.

      Я вернусь, я обязательно вернусь. Я найду способ. И в этот раз все будет правильно. Я вернусь домой. А там, где его нет, я отстрою его заново, и больше не будет призраков. Там будет тепло. И никому больше не будет больно.

      Когда Сашин папа – непохожий на себя и жуткий – попытался обнять ее среди оглушительного треска и гула, Саша проснулась.

      Не по-настоящему. Саша была не Сашей, и на секунду ей показалось это избавлением. Она стояла в парке, и если поднять глаза, то можно было увидеть красивое здание, красное, похожее на пряничный домик. Саша его любила. И девушка его любила. Девушка была фатально потеряна, девушка едва ли узнавала красный пряничный домик и едва ли помнила саму себя. Девушка уж точно не замечала зоркое Сашино