Очертания последнего берега. Стихи. Мишель Уэльбек

славный малый, да. И в курсе всех проблем.

      Джим из авто, гляжу, выскакивает ловко,

      На куртке у него есть парочка эмблем.

      Он злым бывает: ждет… А боль все длится, длится…

      И я кровоточу; тих магнитолы звук.

      Джим вынул инструмент. Ушел. Темно вокруг.

      Бульвар пустыней стал. И не нужна больница.

      “Я умников боюсь и их дрянных затей…”[7]

      Я умников боюсь и их дрянных затей,

      Лишающих меня моих амфетаминов.

      Зачем же отнимать единственных друзей?

      Я так устал, я – прах, и жизнь распалась, минув.

      Все эти лекари, подобно гнойникам,

      Мой иссосали мозг – кто их нудить заставил?

      Но я-то жил и жив помимо норм и правил.

      Плевать! Такую жизнь задаром вам отдам.

      Порою по утрам от ломки так корячит,

      Что впору завопить. Но боль пройдет. Плевать!

      А уж на здравоохранение тем паче.

      По вечерам, один, я падаю в кровать,

      Я Канта перечту, а день свой вспоминать —

      Как вскрыть нарыв. Плевать! Жить не могу иначе.

      “Мое тело – наполненный кровью мешок…”[8]

      Мое тело – наполненный кровью мешок.

      Чуть глаза приоткрыв, я лежу в темноте.

      Я боюсь приподняться – в моем животе

      Что-то гнусное булькает между кишок.

      Будь ты проклята, плоть, что взяла меня в плен

      Беспокойства и боли. Постель вся в поту.

      Между ног бесполезно торчит в пустоту,

      Словно губка набрякшая, вздувшийся член.

      Будь ты проклят, Христос, для чего, мне ответь,

      Ты нам тело непрочное это даешь?

      Все уходит в трубу, ничего не вернешь.

      Мне не хочется жить, я боюсь умереть.

      “Люблю лечебницы, вместилища мученья…”[9]

      Люблю лечебницы, вместилища мученья,

      Где чахнут старики, студентам напоказ,

      Бездушным циникам, исполненным презренья,

      Жующим свой банан с тупым прищуром глаз.

      В палатах чистых, но привычных к вечной драме,

      Их ждет небытие, несчастных стариков,

      Когда, синюшные, они встают утрами,

      И каждый все отдать за курево готов.

      Они встречают день почти беззвучным охом,

      Забыв, что значит мысль, забыв, что значит смех,

      Их ожидает то, что ожидает всех

      В конце последних дней, перед последним вздохом, —

      Слова, знакомые уже наперечет:

      Я сыт… Спасибо… Сын придет в конце недели…

      Как все внутри горит… Мой сын еще придет…

      А сын все не идет. А пальцы побелели.

      “Какое множество сердец на свете билось!..”[10]

      Какое множество сердец на свете билось!

      В обшарпанных шкафах шушукаются вещи,

      И так печальны их рассказы и зловещи

      О людях, чья любовь разбилась и забылась.

      Там холостяцкая посуда притулилась,

      Здесь наводящие невольную унылость

      Осколки юности вдовиц и старых дев —

      То,

7

Перевод Михаила Яснова

8

Перевод Ильи Кормильцева

9

Перевод Михаила Яснова

10

Перевод Михаила Яснова